— Ты всегда говорил, отец, я не властен над собой. И я всегда подчинялся — тебе, Сантане, долгу, закону Теллариона. Так и теперь: моя жизнь всецело в твоей воле. Но позволь сказать и мне. Я выбираю свободу любить и ненавидеть.

На мгновение Эджай прикрыл ладонями лицо: знак рода исчезал, с болью, будто вытравленный кислотой. Когда молодой маг отнял руки, в глазах его мерцало странное отражение. Голос его зазвучал глуше, отрывистей, оглашая слова, продиктованные не разумом, пришедшим извне слова.

— Многие будут пытаться завладеть им, но оно признает единственную руку, того, кто свободен от желаний. Настанет время отчаяния, день, когда он придёт забрать то, что принадлежит ему по праву и закону... — Дыхание Эджая стало прерывистым, он вскинул голову. Туман в глазах рассеивался, взгляд прояснялся.

Он не разыгрывал спокойствие, из гордости ли, из нежелания разоблачить страх. Спокойствие истинное, не показное, дышало в нём, когда его окружила почтительная "свита", ладони — на рукоятях мечей.

Разрыв глубинных, кровных связей опустошил бы любого. Эджай с рождения знал за собой череду добрых гениев, имён предков, и — остался в пустоте, когда знак стёрся с кожи. Лишь Эстель звездой светила ему, и ради её чистого сияния Эджай стал изгоем в своей семье, отступником в глазах своего народа. Он не видел для себя иного исхода. Предать любимую женщину, доверившуюся ему, вручившую себя его воле, он не мог.

Эджай не знал, куда его поведут, и был готов ко всему. С правом называться Д`элавар он рисковал лишиться и жизни. Ведьмак не тешил себя надеждой: к предателю-сыну Великий князь будет не более снисходителен, чем к безродному разбойнику.

Клетка с зарешёченным оконцем под самым потолком. Из мебели — соломенный тюфяк и шаткий стол с табуретом. Шли месяцы, Эджай не видел никого, кроме приносившей еду стражи. Он не задавал вопросов, знал — не ответят. Тоска по оставленной в Телларионе жене возрастала с каждым днём, с нею возрастала бессильная — и от того хуже — ярость. Порою — и всё чаще — Эджаю казалось, что до него долетают отголоски мыслей Эстель. Общим в них было одно — страх... Вот уже почти полгода, как он не видел Эстель.

Эджай знал о слабой натуре Великой княгини, но всё же надеялся, что она придёт. Тщетные чаяния. В нём не было гнева на женщину, которой Хозяйка дала слишком мало мужества, чтобы хоть раз выступить против решения мужа. Была ли ей вообще известна сыновья участь? Или она похоронила его в своём сердце и похоронила — вообще?

Временами его слуха достигал лязг отворяемых и запираемых дверей, кого-то волокли по коридору. Разносились крики истязаемых. Приходили за другими, не за ним. У Эджая было единственное объяснение своего пребывания в застенках сантанского замка. Отец не может решить, как с ним поступить.

Однажды дверь распахнулась, широко, не громыхнув засовом, и мужчина в одежде цветов дома Д`элавар отчеканил: Великий князь дарует ему жизнь, однако Сантана отныне закрыта для него. Дослушав, Эджай поднял голову и с минуту молчал, точно смысл слов ускользал от него.

Никто и ничто не держало его в Сантане. Эджаем владело единое устремление: увидеть Эстель.

"Если такова плата за счастье, благодарю за щедрость, Хозяйка..."

(Сантана. Осень 992-го)

— У меня скверное предчувствие, — прошипела Кристалина, лучась великосветской улыбкой.

— Да что ты говоришь, — процедил Коган, не размыкая губ. — Как полагаешь, каждый второй во дворце задаётся вопросом, кого же им так напоминает новый Магистр, или всё же каждый первый?

— Не в этом дело, — не моргнув глазом солгала авалларка. Фамильное сходство отца и сына не так легко было сбросить со счетов, однако... — Здесь что-то не так.

— Да ну, — скептически протянул маг, донельзя вдохновлённый стремительно надвигающейся перспективой встречи сперва с отцом Эджая, а впоследствии — с будущей тёщей. — А я и не заметил в этаком благорастворении...

Кристалина мстительно всадила острый локоть под рёбра жениху, подавая свободную руку для поцелуя.

Обстановка во дворце навевала мысли о на года затянувшихся похоронах: все в трауре, но гроб не внесён поныне. Династия без наследников подобна загнанной лошади: никто не знает, как скоро она падёт, но никто не сомневается, что финал определён. Не то проклятье, не то благословение, от самого, будто бы, предка-основателя, довлело над великокняжеской семьёй. Один сын в каждом поколении. И для Аргая он уже был рождён.

Д`элавар мог попытаться побороть скептицизм знати и передать престол не сыну, но дочери — пусть и впервые в истории Сантаны, но рокировка не столь уж вопиющая: во главе обескровенных войной с эльфами родов случалось вставать жёнам и дочерям, и сама королева Аксара без малого век владычествовала при взрослом сыне.

Увы, и на дочерей надежда была невелика: брак оставался бездетным. Злые языки судачили: Великий князь давно забыл дорогу в покои супруги, и ничего в том удивительного: бедняжка повредилась в уме после гибели сына. Аргай не спешил шагнуть за Грань следом, но голоса недовольных уязвимостью власти с годами становились всё громче.

Вынудив, наконец, Великого князя пойти на, как ему казалось, оптимальный компромисс. Формально наследником был объявлен самый близкий по крови кандидат — некий Г`винар, сын старшей и давно погибшей сестры Аргая. Мечтатель, книжник, звездочёт, он подходил на роль Великого князя не более чем сын кухарки, обладай тот амбициями к правлению.

Только самые сдержанные и почтительные к священности власти не помянули молодого Эджая в сравнительном ключе, и не в пользу его витающего в эфирах кузена. А если и не помянули вслух, не могли не подумать, чего лишились и что им предложено в равноценную будто бы замену. Но что толку горевать об ушедшем!

Аргай занял единственно доступную ему позицию — выжидательную. Ему не могли не доносить уничижительные оценки племянника, но наследника не вынешь, как козырный туз из рукава.

Имя Эджая, отвергнутого и погубленного собственным отцом, возымело сокрушительную власть. Со временем стали объявляться авантюристы и безумцы, объявляющие себя то самим Эджаем, то обещанным им наследником. Отдалённо напоминавшие истинного князя или потерявшие данные при рождении черты за шрамами и уродствами: кто знает, что претерпел изгнанник, если принять за истину недействительность его смерти?

При первых таких появлениях из Сантаны не поступало никакого отклика, а лже-Эджаи без шума исчезали в тюрьмах и домах призрения — в зависимости от того, безмерная ли наглость или душевная болесть сподвигла назваться княжьим именем. Но объявлялись всё новые "наследники".

Эти учли опыт предшественников и не назывались прямо. Апеллировали обтекаемо — к прощальным словам князя, молвой превращённым в пророчество. Аргай принял во внимание, что бороться с негаданной напастью следует в открытую, и сменил тактику. Теперь он — на словах, конечно, — сам горячо уверовал в широко разошедшееся пророчество и с готовностью приглашал всех кандидатов доказать свою истинность, даже выказывал желание возмещать дорожные расходы до Сантаны. Наглецов и внушаемых мечтателей любезно препровождали к самому великокняжескому престолу и предлагали проделать сущую безделицу — доказать, что оружие Эджая подчинится их руке.