– О, для нас это лучшая похвала!

– Для вас? – переспросил Кир. Тень от букета легла на его лицо, на лбу появилась ученическая челка, а на левой щеке одинокий бакенбард. Подавив смешок, Катя передвинула вазу на край стола:

– Для меня, для нас… в смысле для тех, кто работает за кадром.

– Скажите, Катя, а долго ли вам приходится репетировать перед записью? – восхищенно глядя на собеседницу, спросил Мельгунов.

– Нет, я совсем не репетирую, – усмехнувшись, ответила Катя. – И никто не репетирует. Обычно в тон-студии просто проглядываешь текст, ну и слушаешь, конечно, интонацию актера на экране, пусть даже на иностранном языке.

– Невероятно! – с чувством воскликнул востоковед.

– Дело привычки. Я ведь очень давно работаю за кадром, – объяснила она.

– Но, позвольте, вы там рыдаете, кричите, зовете на помощь, бьетесь в конвульсиях?

– Ну и что? Я же – актриса.

– Какая у вас редкая профессия!

– А мне кажется, что у вас. Предлагаю за это выпить! – предложила Катя.

– И за ваш голос, он просто удивительный по красоте!

Официант как раз принес вино и разлил по бокалам.

Катя сделала глоток, и хотя она была небольшой поклонницей вина, это ей понравилось.

В кармане Кира зазвонил телефон.

– Это буквально минута, не могу не ответить, – извиняясь, быстро объяснил ей он и тотчас заговорил в трубку на каком-то неведомом, но удивительно красивом языке. Катя сидела и прислушивалась. Речь Мельгунова звучала словно какой-то древний экзотический напев, воскрешая образы далеких городов, яркое бирюзовое небо, солнце, пальмовые рощи, а вдали неспешно бредущий караван…

Разговор длился недолго. Потом Кир достал из сумки ежедневник и записал какие-то цифры. Только сейчас Катя заметила, что он левша.

– Как ловко у вас получается, – сказала она. – Не знаю, почему, но мне всегда казалось, что левша испытывает массу трудностей, когда пишет. Ведь он своей же рукой стирает то, что написал. А у вас, Кир, чернила никогда не смазывались?

Мельгунов усмехнулся:

– Если только в школе. Но вообще-то вы правы, писать по-русски или по-английски леворуким менее удобно. Другое дело на фарси или арабском – там письмо справа налево, кстати, книги листать тоже удобней, когда последняя страница первая.

Официант принес закуски. Блюда выглядели торжественно и аппетитно.

– Так вы говорили сейчас по-арабски?

– Нет, на фарси.

– Красивый язык, вы так это произносили… словно декламировали.

– Да, вы не первая, кто это подметил. Персидский всегда считался языком поэзии, в то время как на арабском учили математике, астрономии, ну и молиться, конечно, – с видимым удовольствием объяснил Мельгунов.

Заметив, что он не решается первым приступить к еде, Катя придвинула к себе тарелку, на которой размещалась затейливая пирамида из картофеля, горячей куриной печенки и зелени, увенчанная маковкой из тертого сыра.

– Скажите, Кир, а все-таки, возвращаясь к нашим баранам, что у вас нового? Как идет расследование? – поинтересовалась Катя.

– Откровенно говоря, ничего сенсационного, – уклончиво ответил Мельгунов и налил ей еще вина.

– Ну, а как ваши знакомые в прокуратуре? Неужели даже с их помощью ничего? – не отставала она.

– Почему же? Похоже, полиция серьезно взялась за дело. Вот только неизвестно, сколько это может продлиться. Шансов что-либо найти, прямо скажем, немного.

– Ну, расскажите, Кир. Любопытно ведь.

– К сожалению, этот новый дознаватель не склонен делиться со мной полученной информацией. Я даже думал вас попросить как-нибудь наведаться к нему… Вы же стояли, в некотором смысле, у самых истоков расследования. Может, он вам что-то расскажет. Во всяком случае, своими соображениями я с майором поделился.

– Ну и?..

– Мне почему-то кажется, – после паузы ответил востоковед, – что в этом деле мы столкнулись с весьма хитрым и умным преступником – он прекрасно знал, что и где искать, то есть кража была тщательно спланирована.

– А убийство Семена Васильевича… – Катя не договорила, аромат лилий окутал их столик, и в носу у нее предательски зачесалось.

– Думаю, к этому он был тоже готов. По крайней мере, нож он держал под рукой. Смотрите, Катюша, что получается. Никто не видел, как он проник на участок и как скрылся тоже. Никаких следов на месте преступления, кроме трупа, разумеется, после себя он не оставил. Он просто нашел то, что искал, и бесследно исчез. Рискну предположить, я, собственно, и в полиции это сказал, что украденные предметы для него не просто золото или золотой лом. В ломбард он их нести не собирался.

– В смысле?

– В том смысле, что преступник отлично понимал, что он ищет, так сказать, отдавал себе отчет в том, какую огромную ценность представляют спрятанные в колодце золотые изделия… Он пришел за золотым истуканом. Но я повторюсь, что это лишь мое мнение, основанное не на фактах, а скорее на интуиции…

– То есть получается, что это был какой-то сумасшедший коллекционер, способный на все ради обладания артефактом?

– Возможно… – Кир в раздумьях застыл над тарелкой с салатом.

– Ой, что-то тут не то… Как говорил Станиславский: «Не верю». Персонаж малоправдоподобный… – возразила Катя и, несмотря на отчаянные попытки сдержаться, все-таки чихнула.

– Тогда это мог быть человек, который знает сумасшедшего коллекционера, то есть потенциального покупателя, чей-то заказ он, вероятно, и выполнял… Понимаете, Катюша, пока у нас недостаточно исходных данных. А стоит мне начать размышлять над тем, как, каким образом, откуда преступник мог узнать о дедовском кладе, и я теряюсь и захожу в тупик. Это просто из области мистики…

– А может, все-таки кто-то знал о дневнике вашего деда?

– Кто? Умоляю, скажите, кто? Меня и в полиции спрашивали! Думаете, я не задавал себе этот вопрос? Да сотни раз… от этого можно просто сойти с ума! – неожиданно громко и с чувством вскричал Кир, он даже покраснел.

Предупредительный официант опрометью метнулся к их столику:

– Вы что-то хотели?

– Нет-нет, спасибо. Все прекрасно, – произнес востоковед и, как только официант удалился, продолжил, а его указательный палец вновь взмыл ввысь и принялся выписывать круги. – Понимаете, с тех пор, как я получил дневник, он находился дома в ящике моего письменного стола и ни на минуту не покидал его! Ни на минуту! Кроме меня о нем знали только мама и моя двоюродная сестра Лена. Но ни та, ни другая не могли прочесть и строчки из записей деда. Они не говорят по-персидски и по-турецки, кроме того, у Лены нет ключа от моей квартиры. Есть еще домработница-молдаванка, но у нее даже с русским возникают проблемы. Поверьте, вести расследование в этом направлении бессмысленно.