Катерина взяла из сумки сигареты и пошла за ним.

На перроне, несмотря на дождь, шла активная торговля. Деловитые бабушки толпились у дверей вагонов, предлагая горячие беляши, вареную картошку, рыбу-копчушку.

Сева побежал в газетный киоск. Катя прошлась по перрону и закурила. Вслед за ней из вагона спустился невысокий кругленький мужчина благообразного вида и попросил прикурить.

– В Одессу? Впервые?

Катя улыбнулась и кивнула.

– О, в таком разе считайте, что вы уже там. Я про нее, красавицу, знаю все и даже больше, никакого путеводителя вам уже не надо. – Мужчина оказался одесситом и до крайности общительным: – Вы, мадам, в каком купе место имеете? С кавалером? И что так печально? В Одессу, как в Париж, хорошо ездить дуэтом. Хотя как на это посмотреть… с другой стороны, со своими бычками на Привоз не ходят, – попутчик говорил быстро, без пауз и с таким удовольствием, что казалось, участие собеседника в разговоре вовсе необязательно. – Уверяю вас, мадам, в нашем городе, в отличие от Москвы, еще умеют ценить женское общество. Для этой цели посоветую вам один достойный общепит с достойным обществом… ничего вульгарного, уверяю вас, только чтобы сделать себе настроение. Можете сказать, что вы от Миши Школьника, это я. Меня там, слава богу, еще не забыли.

Катерина докуривала вторую сигарету, кстати, по вопросу табакокурения разговорчивый попутчик тожевысказал свое мнение, и ей страшно надоела болтовня одессита, но она все никак не решалась его перебить. Наконец вернулся Сева, и она, воспользовавшись моментом, извинилась, поднялась в тамбур, прошла в купе и принялась составлять текст своего выступления. Лучший экспромт – это подготовленный экспромт.

В коридоре мелькнул Севка и проследовал в купе одессита. Его не было довольно долго – Миша Школьник знал свое дело и работал на износ.

Вечером Всеволод, сославшись на страшный голод, запросил солянку и настоял на посещении вагона-ресторана. Но после утреннего анонса набор блюд сильно сократился – осталась только жареная картошка.

Часов в одиннадцать Сева начал зевать, да и Катерину стало клонить в сон. Переодевшись, они улеглись на свои места. Было уютно, тепло и покойно. В черном окне мелькали огни фонарей, проносились полустанки, переезды. К ночи поезд разогнался, и вагон слегка покачивался. Тук-тук-тук, тук-тук-тук.

– Нас кто-нибудь будет встречать или мы сами с усами?

– Вроде должны прислать водителя… Что-то мне, Сев, волнительно на сцену выходить, речь толкать…

– Ничего. Завтра отрепетируешь.

«Нет, все-таки железная дорога лучше всякого димедрола», – погружаясь в сон, подумала Катерина.

Через несколько часов она проснулась от необъяснимого дискомфорта. Ей показалось, что правая сторона ее лица потеряла чувствительность, онемела щека в том месте, где был шрам. Ее словно подкинуло, она села на полке и принялась судорожно делать мимические упражнения, которые заучила еще двадцать лет назад, после операции. Через несколько минут онемение как будто прошло. Только теперь она заметила, что поезд стоит. За окном виднелись освещенный перрон и здание вокзала, большие часы на его фасаде показывали два ночи. Странное пробуждение взбудоражило ее, и хотя она снова легла, сон как отшибло.

Из коридора донеслись громкие голоса и топот.

– Где старший проводник или начальник поезда в конце концов? – раздраженно проорал кто-то прямо у них под дверью.

«Что там за шум? Наверное, снова пограничники?» – спросонья Катя никак не могла понять, что происходит.

– Да я почем знаю! Поразбежалися все, «Скорую» встречать! – взвизгнула проводница Оксана.

– Мы с вами вдвоем не справимся. Надо носилки поддержать.

«Нет, это не пограничники… они вроде уже были», – пронеслось в голове у Кати.

– Погодите, я зараз… тут мужик во втором купе, – ответила Оксана.

Каблуки затопали по ковровой дорожке, проводница забарабанила в дверь соседнего купе:

– Гражданин! А гражданин, срочно помощь нужна. Человеку плохо.

Снова топот и отчаянный стук в дверь.

– Мужчина, выйдите, пожалуйста. Надо помочь донести носилки! – повторил просьбу проводницы ее нервный спутник.

– Эх, да что ж санитар-то такой пьяный?

Катя вскочила с диванной полки, включила ночник, прислушалась. «Надо помочь», – решила она, снимая с вешалки пальто и приоткрывая дверь купе.

– В чем, собственно, дело? С какой стати? – к двум предыдущим голосам присоединился третий. Говоривший был явно недоволен, он даже особенно не слушал, о чем его просят. – В чем дело, хотелось бы узнать? Я предупреждал, чтоб меня не беспокоили… Что? Помочь донести носилки? Что вы мне голову морочите, у меня вообще спина больная…

Катя высунулась из купе и уже хотела предложить свою помощь, но вдруг остановилась, как будто что-то или кто-то заставил ее это сделать, и слова «давайте я помогу» застряли у нее в горле. Она снова села. Бессознательно в памяти отозвалась фраза, сказанная пассажиром: «Что вы мне морочите голову… мне морочите голову… морочить голову». Откуда? Она ее уже где-то слышала. Где-то… И эта уверенная, отрывистая интонация, легкая, чуть заметная гнусавинка в голосе… «Хватит, старик, мне морочить голову!»

– О, господи… о, господи! Что же это… такого просто быть не может, – прошептала Катя и, чтобы не закричать, зажала руками рот.

– Мама, что с тобой? – Севка проснулся и приподнялся на койке. – Тебе плохо?

Но Катерина не услышала вопроса. Она вспомнила этот голос, вернее, никогда его не забывала! И узнала бы среди десятков других. Ее безупречная память на голоса и звуки не давала осечек.

С грохотом распахнувшаяся в тот момент дверь тамбура заставила ее подскочить на месте. В приоткрытую щелку было видно, как по коридору пробежал проводник. За ним еще кто-то в белом халате с носилками: «На руках! Носилки не пройдут!» Оба скрылись в одном из купе. Через минуту мимо остолбеневшей Катерины двое мужчин, едва поворачивающихся в узком коридоре, пронесли белого как полотно одессита. Следом, охая и причитая, с медицинским чемоданчиком прошла проводница Оксана…

* * *

Поезд продолжал движение. Тук-тук-тук, тук-тук-тук.

– Вот же гад! По-другому не скажешь! Ему говорят: человеку плохо, а он «с какой стати, у меня спина больная», – возмущению Оксаны не было конца, сочное фрикативное «г» наполнило небольшое пространство купе. – Боже ж мой! Ну и ночка выдалась! А завтра еще целый день работать.

– Неужели он так и ответил? – удивился Сева.

– А то! Я что, тебе вру? – сказала Оксана, налила в стопку водки и залпом выпила. – А ты давай чаю! Еще молодой! Водка – яд.

– Оксана, что же случилось с пассажиром тем, Михал Семенычем? – спросил молодой человек.

– Да вроде врач сказал, инсульт. Он-то вечером у меня все таблетки просил. Давление подскочило. Я ему дала и чайку горячего сделала. А ночью, как Терновку прошли, иду мимо, слышу, стонет кто-то. Дверь закрыта. Вернулася за ключом. Открываю, а он на полу лежит. Ой, хуже нет, когда пассажиры болеют. Мороки не оберешься!