— Нет, — признался я, — мои знакомые в основном бьются за более дорогую машину. Машины — такие самодвижущиеся кареты, — пояснил я. — А если говорить серьезно, то почему не появляются новые Толстые, я не знаю. Скорее всего, они просто никому не нужны. Среднему человеку нужно то, что попроще.

— Да, — грустно сказал Илья Ильич, — это характерно не только для вашей эпохи. — Так вы говорили, что Шерлок Холмс у вас тоже популярен.

— Не то слово. И не он один, а весь жанр произведений о преступлениях. Сыщики и воры, как мне иногда кажется, у нас самые популярные профессии.

— Ну, я не совсем сыщик, я больше философ преступлений. Меня интересуют их истоки и, как следствие, иногда удается найти виновных.

— Тогда, получается, большая удача то, что я к вам попал.

— Я думаю, что Шура, отправляя вас ко мне, на эти мои способности и рассчитывал.

— Мне он ничего о ваших талантах не сказал…

— Это на него похоже, — подытожил разговор Илья Ильич. — Однако, давайте вернемся к нашим дамам а то они, вероятно, уже скучают без мужского общества.

— Еще одну минуту, — остановил я хозяина. — Как вы думаете, что же мне делать дальше?

— Одно. Ждать. Если ничего плохого не случится, то и слава богу, а случится, тогда и будем думать.

На этой оптимистической ноте мы прервали разговор и отправились в гостиную, где нас никто не ждал. Женщины вовсю веселились, вполне обходясь и без нашего общества.

— Ой, не могу, уморила! — отмахивалась от Анны Ивановны Таня, когда мы вошли, она посмотрела на меня и снова захохотала.

— Над чем смеетесь? — поинтересовался Илья Ильич, тоже невольно улыбаясь, но ответа не услышал. Из сеней раздалось треньканье дверного звонка.

— Аннушка, тебя не затруднить открыть дверь, — попросил он, предварительно посмотрев на часы. И пояснил. — У меня назначена конфиденциальная встреча.

Я понял намек и, поблагодарив за завтрак, увел все еще смеющуюся Таню к нам наверх.

— Что ты все смеешься? — спросил я, когда мы поднялись к себе.

— Ой, просто не могу! Я сказала Анне Ивановне, что мы с тобой пока не венчаны, так она меня учить начала. Говорит, ты, пока не обвенчаетесь, ему, то есть тебе, не давай. Ну, ты понял, что не давать? А как женится, так пусть хоть ложкой хлебает! Я как представила, что ты у меня там ложкой… Ой, мамочки, не могу!

Меня такой первобытный юмор не очень рассмешил, но образ понравился, и я, не дожидаясь венчания, потащил смеющуюся девушку в постель.

— А вдруг кто-нибудь войдет, — встревожилась она, когда тревожиться было, собственно, поздно. После чего разговор принял односторонний характер.

— Мне стыдно при свете, — шептала она, — давай занавесим окно, ну, зачем ты так быстро, поцелуй меня! Еще, еще! Мамочка, мамочка, ма-моч-ка!

Потом мы лежали, тесно прижавшись, и разговаривали на самую интересную тему, сформулированную еще когда-то А. С. Пушкиным: «Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?», на что следовал мой ответ, позаимствованный у того же автора: «Ты на свете…» Медовый месяц хорош уже тем, что ни на что другое, кроме любви, не остается времени. Мы предавались плотским утехам до ранних сумерек. Обед, как нам во время завтрака сообщила Анна Ивановна, она подает в шесть часов вечера, так что времени заняться друг другом было предостаточно.

У нас на антресолях было очень тихо, тем более, что окна выходили во внутренний двор, густо засаженный деревьями. За дальним забором был виден особняк с заснеженной крышей. Из нашего окна он хорошо просматривался, и когда я во время «перекуров» несколько раз подходил к форточке подышать свежим воздухом, видел в его дворе женщину, скорее всего няню, и двух игравших детей. Когда я в очередной раз, около четырех часов дня, подошел к окну, детей во дворе уже не было. Я собрался закурить, но какое-то неопределенное беспокойство заставило внимательнее вглядеться в окна особняка.

Что-то было там не совсем так, как раньше. Окна его казались темными, что было естественно, на улице было еще светло, и ламп в доме не зажигали. Я одно за другим осмотрел их и понял, что меня насторожило. Закрытое раньше чердачное окно было теперь отворено. Я отступил вглубь спальни, так, чтобы меня нельзя было рассмотреть снаружи, и начал в него всматриваться. Внутри чердака было темно, и ничего подозрительного я не разглядел. Усмехнувшись над своей мнительностью, я собрался вернуться к Тане, которой наскучило лежать одной, когда в оконном проеме что-то блеснуло. Я сделал еще шаг назад. Вечернее, низкое солнце выдало невидимого наблюдателя. С чердака за нашими окнами наблюдали в бинокль.

— Ты скоро? — позвала меня капризным голосом девушка. — Смотри, что у меня есть!

— Лежи и не вставай, — сказал я ей, не оборачиваясь, так и не узнав, что такое из того, что я еще не видел, есть у голого создания. — За нами следят!

— Кто?! — заинтересовалась она, вскочила с постели и направилась к окну.

Я перехватил ее на полпути и принудил вернуться в кровать.

— Кто-то наблюдает за нами в бинокль. Ты хочешь чтобы тебя рассматривали в таком виде?

— Какая мерзость! Как не стыдно подглядывать! — возмутилась девушка и тут же укрылась до горла одеялом. — А кто это?

— Понятия не имею, иди в ванную и оденься, только не подходи к окну.

— В ванной окно закрашено.

— Все равно не подходи, — на всякий случай попросил я, спешно одеваясь. — Пойду, скажу Илье Ильичу.

— Илья Ильич, за нами следят из соседнего дома, — сообщил я, после короткого стука, не дождавшись приглашения, входя в кабинет.

Поспелов сидел за столом и что-то читал с карандашом в руке. Он медленно поднял на меня отсутствующий взгляд:

— Что, вы, простите, сказали, за вами следят?

— Из соседнего дома. Через слуховое окно за нашими окнами кто-то наблюдает в бинокль, — более понятно объяснил я.

— Вы, должно быть, ошибаетесь, хозяин дома с семьей сейчас на водах в Германии.

— Я и не говорю, что это хозяева. Я заметил, что на чердаке открыто слуховое окно, начал за ним следить и увидел отблеск солнца в окулярах бинокля.

— Любопытно. В доме, сколько я знаю, осталась одна кухарка…

— Не знаю одна или не одна, но сегодня днем во дворе гуляла женщина с двумя детьми.

— Ну, что же, давайте посмотрим вместе, — вздохнул Илья Ильич и, как мне показалось, с большим сожалением отложил книгу.

Мы поднялись на нашу антресоль. Таня успела привести себя в порядок и с нетерпеливым любопытством ждала нас.

— Я тоже видела, — почему-то радостно сообщила она. — За нами подсматривает какой-то человек.

— Я же просил тебя не подходить к окну, — сердито сказал я, — мало ли что может случиться!

— Я что, дурочка, я смотрела из-за занавески.