вчерашнего вечернего ливня день стоит погожий и неожиданно солнечный. Я прикрываю глаза, глядя на панораму Вестминстера и парламента, гадая, что ожидает увидеть там Уинстон. Небо такое синее, солнце такое яркое и цвета города такие живые, это совершенно не вяжется с войной. К моему изумлению я вижу три дирижабля над крышами и церковными шпилями, нависающие над городом как низкие облака.

– Так быстро? – говорю я, и сердце мое колотится при виде такого знака войны.

– Мы воюем, Клемми, – он словно удивлен моей реакцией. – И прыгаем в стремнину. Бои часто разворачиваются в воздухе. Мы должны быть готовы, и начинать надо прямо сейчас. – Он говорит это прозаично, но для меня этот переход от заявления к действию слишком краток. Я чувствую себя уязвимой и беззащитной, и все же странно возбужденной. Снова, как во время Великой войны мы с Уинстоном стоим на пороге истории.

Внезапно в воздухе звучит оглушительный вой, и я автоматически прикрываю уши руками.

– Что это за вой? – кричу я.

– Наверное, это сирена противовоздушной обороны, – кричит он в ответ.

Взгляд его устремлен на горизонт, и я хватаю его за руку.

– Она не просто так звучит, Мопс. Давай лучше поспешим, – он не двигается. Подхватив его под руку, я тяну его к лестнице. – Ты ведь не хочешь оставлять в опасности своего Котика?

Это пробуждает в Уинстоне чувство долга, и он начинает спускаться. Когда мы проходим мимо двери в апартаменты, я на миг протискиваюсь вперед и приношу бутылку бренди и два стакана.

– В медицинских целях, – говорю я, протягивая ему стакан. Не знаю, сколько нам придется оставаться в недавно возведенном на улице укрытии, и я знаю, что Уинстону будет легче провести время с бренди. Мне переодеться? Будет ли мое светло-голубое габардиновое платье подходящим для убежища? Глупо в такое время думать о форме одежды.

Возле подземного перехода возведено временное убежище. Там уже стоит очередь на вход, и я слышу шепоток: «Черчилли здесь». И я понимаю, что с этого момента любое наше решение и действие будет служить примером людям, которые только сейчас осознали, что предупреждения Уинстона за все эти годы были верными.

Уинстон, всегда нетерпеливый, хочет прорваться в передние ряды, словно раньше выйдешь – раньше войдешь. Я хватаю его за руку и удерживаю.

– Все смотрят на тебя. Ты должен быть образцом правильного поведения для остальных.

Пристыженный, он ждет, пока не подходит наша очередь войти. Когда мы уже готовы войти в перекрытое аркой пространство, в странный гибрид дома и улицы, набитое разномастным населением Лондона – молодыми матерями и детьми, лавочниками, бакалейщиками, служанками, юристами – человек, который идет перед нами, медлит, затем уходит. Я кричу ему вслед, пока он идет по боковой улочке:

– Сэр, идите внутрь, там безопасно!

– Не думаю, чтобы людям внутри понравилось мое соседство, мэм, – у него сильный немецкий акцент, и я внезапно понимаю его.

– Почему? Потому что вы родом из Германии?

– Да, – он не смотрит мне в глаза.

– Но вы же не в немецкой армии?

– Нет, мэм, – в ужасе смотрит он на меня. – Конечно, нет!

– И вы же натурализованный гражданин, не так ли?

– Конечно.

– Тогда идемте. Все британские граждане заслуживают защиты от нацистов.

Через несколько часов солнце садится, и серебристый автомобиль стоит на холостом ходу на Даунинг-стрит, пока Уинстон встречается с Чемберленом. Мои наручные часы, на которые я невольно то и дело смотрю, показывают, что прошло полчаса. Завернувшись в твидовое пальто, поскольку осенний вечер неожиданно прохладен, я жалею, что Уинстон не позволил мне провести эти долгие минуты в Морпет-Мэншнс, где я могла бы отвлечься за написанием писем, но он и слышать не хотел.

– Это наша война, Клемми, и это будет позиция, которой мы ждали почти десять лет. Ты должна быть рядом, когда нас восстановят во власти.

Хотя я ценю его мнение – и я действительно верю, что моя осторожная помощь помогла ему пережить эти долгие годы с каким-то ощущением успеха и самоуважения – я думаю, что любой пост, который он получит, будет отчасти и моим, если я не хочу оставаться на обочине событий. Может, он считает меня каким-то талисманом, который принесет ему удачу при встрече с Чемберленом, и все же как это может быть? Я не принесла ему удачи за все эти годы отлучения от власти. На самом деле, было несколько моментов, когда я подумывала оставить его одного в этом диком лесу, и он это прекрасно понимает.

Конечно, Чемберлен, заклятый враг Уинстона и противник его предостережений, не вызвал бы его, если бы не хотел вернуть его к власти? Премьер-министр понимает, что должен признать правоту давно занимаемой Уинстоном позиции.

Еще полтора часа, а Уинстона все нет. Меня тянет приказать шоферу отвести меня домой и потом вернуться за моим мужем, когда в окно стучат тростью, которую всегда носит Уинстон – наследство моего давно умершего брата. Бедные Билли и Китти, думаю я. Как бы они выживали в этом раздираемом войной мире? Сквозь запотевшее стекло я вижу полуулыбку Уинстона.

Он распахивает дверь прежде, чем шофер успевает выскочить. Я сто лет не видела, чтобы он так быстро передвигался.

– Что случилось? – говорю я.

Он садится в машину настолько изящно, насколько способен человек его чудовищных габаритов и говорит шоферу:

– Пожалуйста, отвезите нас в Дом Адмиралтейства, – его полуулыбка расползается на все лицо, и он оборачивается ко мне. Несмотря на обвисшие щеки, морщины и редеющие волосы, в этой ликующей улыбке я вижу молодого Уинстона, за которого вышла замуж.

– Ты снова первый лорд Адмиралтейства, – говорю я со смесью изумления и благоговения. Я надеялась и молилась, чтобы Чемберлен дал Уинстону достойный пост – это был прагматический, эгоистичный выбор со стороны премьер-министра, в конце концов, но я даже не надеялась, что он получит этот высокий пост второй раз в жизни. И не то чтобы Уинстон его не заслуживал. Он заслужил даже большее.

– Именно, Клементина, – он лучезарно улыбается мне улыбкой человека, наконец, оправданного. – И у нас есть неотложная работа. Инспектирование верфей, оценка военных судов, ревизия всего флота. Все это оставляли на потом слишком долго, в то время как Гитлер только и делал, что накапливал военную мощь. Мы должны укрепить нашу страну на море.

– Верно, – улыбаюсь я в ответ. А как не улыбаться? Я не видела мужа таким полным жизни почти десять лет, да и я в конце концов займусь работой, к которой готовила себя почти всю свою жизнь.

– Ты готова, Котик?

– Думаю,