Лиза могла, конечно, и посмеиваться, но я злилась ужасно и не понимала, почему люди вокруг рукоплещут и время от времени кричат «браво!». У меня даже легкое головокружение началось. Косясь в сторону нашей любимой библиотекарши и любуясь ее профилем, я делала мысленное усилие и пыталась встать на сторону аплодирующих. Момент перевоплощения – так это именовал Юрий Николаевич. Хочешь понять человека – встань на его место. И я честно пыталась. Зал-то вокруг был в сотни раз больше больничной палаты! И люди внимали опере затаив дыхание, с удовольствием срывались на аплодисменты. Припоминая Альбинкины реплики, я с ужасом начинала допускать, что все в этом мире поставлено с ног на голову. А что? Вдруг это мы с Лизой тугоухие да отсталые, а все прочие – как раз люди нормальные и адекватные? Мысль была не самой сахарной, но когда все закончилось, Ия Львовна утешила меня, признавшись, что несовершенная музыка, конечно, не украшала оперу, но особо и не мешала. Надо просто уметь отключаться, сосредоточивая внимание на других удачных моментах.

Мы с Лизой переглянулись, но промолчали. Ничего другого великодушная Иечка сказать и не могла.

Я же ее логику мысленно продолжила, доведя до абсурдного финала: когда, значит, мы смотрим отвратительный фильм, сначала отключаемся от плохой музыки, потом от вздорной игры, а после и вовсе от гудящего телевизора. Вывод: на фига́ вообще включать телевизор или идти в оперу?

Впрочем, «контрастный душ», подобный сегодняшнему, был мне полезен. В госпитале я слышала настоящее, в опере мне показали суррогат, только и всего. Сравнив, я еще больше оценила первое, а значит, в какой-то степени последовала совету Иечки Львовны, отключившись от дурного и сосредоточившись на хорошем.

В общем, все мои сомнения с головокружением прошли. Я вновь утвердилась в том, что лично мне дурная музыка всегда мешала и будет мешать, а занудные мелодии реверберируют во мне, как кровоток при смерти мозга, вызывая разрушающий резонанс. Помните пример из физики, когда солдатам на мосту запрещают шагать в ногу? Вот и мне моя жизнь представилась длинным и зыбким мостиком, по которому следовало скользить сугубо на цыпочках. При этом хрупкий мостик допускал под собой лишь одну реку – ту самую, по которой плыла я еще совсем недавно в больничной палате, слушая тетю Валю с Лизой.

Сначала я хотела взять с собой фомку, но подумала, что это чересчур. Посомневавшись, ополовинила мамин букет (это ее пациенты отблагодарили) и спрятала между цветами металлический штырь. Не самое серьезное оружие, но мало ли…

Я так и не сказала ничего Лизе про дуэль. Конечно, она отправилась бы со мной, но мне не хотелось ее больше впутывать в школьные дрязги. Хватит ей своих проблем – это во-первых, а во-вторых… Во-вторых, я узнала о Госпитале ветеранов, узнала о тете Вале и дяде Володе. Так что Лиза нужна была там – со своим чу́дным голосом, способным лечить и поднимать с постелей самых тяжелых пациентов. А я была всего-навсего Леркой-воительницей, умеющей драться. Кроме того, это был наш с Альбинкой спор. Вот и надо решить его без посторонних.

Хотя тут я крупно ошиблась. Посторонние, разумеется, притопали – считай, вся Альбинкина свита. Они и ключ от подвала достали, и на букет мой поглядывали с ухмылками.

– Это она себе на могилку приготовила, – пояснила Альбинка.

Девчонки дружно загоготали.

Примчавшаяся Пигалица победно позвенела на пальце связкой ключей и доложила, что охранник где-то гуляет и можно смело устраивать дискотеку. Гремя замком, тяжелую дверь отворили, и Сонька приглашающе кивнула:

– Давай, болезная, проползай.

– А ты слышала такую загадку: «Два брюшка, четыре ушка – что это?» – дерзко отозвалась я.

– Чего? – Сонька набычилась.

– Ничего, успокойся. У тебя ведь не четыре ушка – значит, это не про тебя.

– Да подушка это! Всего лишь подушка, – вмешалась Альбинка. – Наша грозная Лерочка боится спускаться в подвал. Двигай первая ты, Маркушина. Заодно свет там включи. А потом Сонька с Ренатой и все остальные. Хавронина, ты замыкающая.

– Не много ли берешь с собой помощниц? – поинтересовалась я.

– Не бойся: они в стороне постоят, пальцем тебя не тронут.

Видно было, что Альбинка чуть нервничает, но голосок у нее не дрожал. Происходящее мне все больше не нравилось. Не могла она быть так уверена в своих силах. Фитнесом, понятно, занималась, может, даже в секцию какую боевую пристроилась, но я тоже девчонка была не слабая, и Альбинка прекрасно это знала. Значит, решила я, стоит поглядывать на Соньку. Во всяком случае, мне она представлялась единственным серьезным соперником.

– Ну смотри, ты обещала.

– Обещала, обещала. Ты сопли не жуй, спускайся.

Альбинке не терпелось – складывалось впечатление, что она прямо рвется в бой. Я даже подумала: а вдруг там, в подвале, меня караулит кто-нибудь из старшеклассников? Или псина какая-нибудь бешеная – вроде той, что бросалась на меня в ЗБ…

Я машинально понюхала свой букетик, заодно проверила, на месте ли штырь. Может, не зря его прихватила? Если начнется жульничество, махонький козырек найдется и у меня. Даже если попробуют напасть всей шарагой, будет им облом с переломами, и пусть потом винят себя.

Бдительно поглядывая на покачивающуюся впереди могучую спину Соньки, я начала спускаться по крутым ступенькам. Позади громыхнула запираемая дверь, над головами вспыхнула тусклая лампочка.

Когда-то здесь располагалось бомбоубежище, но позднее его переоборудовали в школьный тир. На занятия по военной подготовке мальчишек приводили уже сюда. В одном из зальчиков поставили теннисный стол, в другом организовали что-то вроде учебного класса, где на старых массивных партах собирали-разбирали «на время» автоматы Калашникова. Здесь же, когда не хватало обычных помещений, проводили уроки по ОБЖ. В общем, санитарным нормам помещение не слишком отвечало: было тут и сыро, и прохладно, да еще освещение глючило. Время шло, и подвалом пользовались все реже и реже.

Но более важным для нас обстоятельством было то, что здесь напрочь отсутствовали камеры наблюдения. Именно по этой причине территорию подвала не раз выбирали для секретных разборок. Ключи без особых проблем тырили у завхоза, а то и просто снимали с щитка охранника, после чего сигали вниз, запирались и в принципе могли устраивать хоть рок-парад, хоть чемпионат мира по теннису. Звукоизоляция здесь была отменной, на пути вниз следовало одну за другой отомкнуть две могучие стальные двери. По слухам, именно они обязаны были уберечь убежище от ядерного удара, и потому проблем с акустикой в этом месте никогда не возникало.

Лестница повернула, лампы здесь уже не было. Ориентируясь на дыхание впереди идущего, я шагнула раз, другой… И полетела.

Ступенька! Они просто убрали ступеньку!.. Мысль вспыхнула и пропала, разом покончив с вопросом по поводу отваги Альбинки. На этом мой немудрящий анализ и прервался, поскольку я кубарем покатилась вниз. Штырь и букет вывалились из рук, тело загудело от неласковых соприкосновений с бетоном. Плечом я шоркнулась о стену, а лбом приложилась к ступеньке – да так звонко, что голова наполнилась обморочным гулом. Даже сознание на две-три секунды выпорхнуло наружу, пчелкой закружилось. Потом, чуть посомневавшись, вернулось обратно, и я поняла, что лежу на нижней площадке, а спустившаяся ко мне Альбинка энергично пинает меня по ребрам.