– Я выразился поспешно. – Уна возвернула кроткий поклон. – Мы были испуганы вашим внезапным явлением.

– А я вашим. – Саллоу нашел во тьме каменную скамью и уселся, скрестив руки и ноги и уставившись на дам снизу вверх. – И?

– Выходит, вы знаете здешние проходы?

– В данный момент они – мой дом. Пока мне не надоест и я не перееду. Однако мое понимание реального мира хромает, оттого я предпочитаю жить отдельно от него, здесь же мы разделены по необходимости. Впрочем, он меня завораживает. Се идеальное обиталище для малого моих убеждений. А вы – люди лорда Монфалькона, да? Королевское поручение?

– Истинно так, – ответила Глориана с иронией, что казалась Уне угрожающе очевидной.

– Сперва я предположил в вас дворцовых зверей покрупнее, – сказал Саллоу.

Уна заподозрила, что замечание выдавало непонимание сказанного Глорианой намеренно.

– Зверей? – вопросила Королева.

– Зимой они впадают в спячку. Сейчас начинают пробуждаться немногие. Всяческие твари. Из-за них жизнь прочих из нас становится опасной. А теперь поведайте мне правду, джентльмены, Монфалькон ведь никого сюда не пошлет. Не его почерк. Вы сбежали из какой-нибудь темницы или от угрозы ее и ищете убежища, я полагаю.

– Монфалькон знает?.. – Глориана запнулась.

– Про мрачнейшие вместилища дворца? О, вестимо. Про некоторые так уж точно. А Саллоу ведомы они все. Сделаемся друзьями? Я буду вашим проводником.

– Вестимо, – сказала Глориана, по мнению Уны, слишко охотно. – Мы друзья – и вы проводник, мастер Саллоу.

– Сии помещения ведут вниз, глубже и глубже, – рассказывал им Саллоу. – В естественные каверны, где слепые белые бестии блуждают и пожирают одна другую. В залы столь древние, что их высекли в камне еще до первого Златого Века. В чудные обители, населенные карлами, что ходили по земле прежде настоящих людей. Все сие лежит под дворцом, лежащим под дворцом. Сии логовища сравнительно современны, им не более пары столетий. Истинная античность нам столь чужда, что сыграет злую шутку с нашим сознаньем, едва мы на нее воззримся. И все-таки, я знаю, те, кто там обитает, уже не разумны по нашим меркам, но чрезвычайно разумны по собственным – мужчины и женщины, бывшие таковыми… Они размножаются – часть их, я полагаю.

Уна расправила плечи.

– Вы ищете запугать нас, мастер Саллоу?

– Нет, джентльмены. Я не испытываю радости, тревожа других. Я повествую о диковинах, не более. – Подняв руку, он погладил кота. – Здесь морозно.

– Вестимо, – ответствовал слабый голосок Глорианы.

– Я проведу вас туда, где теплее, – сказал Саллоу. – Идемте. На пути вам могут попасться ваши собратья по изгнанию – те, что не возражают попадаться на пути, конечно. В основном живущий тут народ тяготеет к отшельничеству. Потому-то они и выбрали жизнь между стен.

– Сколько их тут? – прошептала Глориана.

– Никогда не считал, сир. Сотня-две, может быть. Мы живем, по большей части, питаясь отбросами. И есть суеверные слуги, на коих всегда можно положиться. Те, что, принимая нас за бесов или духов, оставляют нам лакомые кусочки. Только они недооценивают наши размеры. Рослому парнишке вроде вас, сир, мясо потребно каждый день, иначе столь мощный каркас не прокормишь. У вас необычная фигура, сир. – Саллоу говорил как бы между прочим, ведя их далее. – Я знаю лишь одного человека, обладающего такими габаритами…

– Нам лучше вернуться, – молвила Уна настоятельно. Она прервала путь, беря Глориану под локоть. – Времени на новые исследования не остается.

Но Королева сбросила ее руку и ускорила шаг. Уна была принуждена пойти следом.

Проход расширялся, перерастая в очень большой зал, схожий с крытым рынком. Он освещался мерцающими факелами, в одном его конце буйный огнь бился о каминную решетку, вдоль стен же, глотаемые оборотнямитенями, грудились, как на стоянке кочевников, маленькие палатки и ансамбли палаток: крошечные территории с границами, размеченными веревками, или щебенкой, или кусками отрухлявевшей мебели, или каменными блоками, что изъяты из самых плит холла. А из шалей, из капюшонов, из пустот глядели белые лица; почти все тонкие, с огромными глазами, как если бы сии люди уже приспособились к сумраку: иной народ.

Глориана замерла как мертвая, когда узрела такой вид, и Уна врезалась в нее, затерявшись в своих юрких мыслях и опомнившись мгновения спустя.

– Кто они? – прошептала Королева.

Высоченная фигура восстала от огня и обозначилась силуэтом, приостановившись, словно готовясь напасть на пришлецов. Затем, метнувшись в совсем уже глубокую темень, пропала.

Уна, устрашившись, вцепилась в запястье Королевы.

– Нет, – взмолилась она. – Мы должны вернуться.

Саллоу был доволен.

– Она дичится, наша безумица. Всех нас. Но опасаться ее вам не стоит.

На лицах потерянного сборища не отражалось любопытство, и Саллоу не приветствовал ни единого человека. Казалось, он не считает себя частью племени. Он демонстрировал сие, держась отдаленно, собственнически, в самоизбранном амплуа их проводника.

– Здесь присутствуют джентльмены, подобные вам. И леди знатного происхождения. Почти всякий, конечно, рисуется чуть более благородным, чем есть на деле. Разве есть в сем дурное? Здесь они пересоздают себя и окружение сызнова. Более у них ничего нет.

Но Глориана наконец-то сбросила чары и, повинуясь ужасу Уны, отступала.

Саллоу окликнул их со спины. Они пренебрегли окликом. Они мчались по проходам туда, где столкнулись с человечком впервые. Они взбирались и вскарабкивались по пассажам и лестницам, где-то пугаясь того, что потерялись, хотя путь был им знаком: по резной галерее, ныне видевшейся угрозой, и по узким коридорам в покои Уны, дабы протиснуться мимо панели и крепко ту захлопнуть.

Глориана была бледнее застенных кочевников. В пыльной щегольской личине вжалась она в стену, тяжело дыша. Попытавшись заговорить, она не смогла сего сделать. Уна сказала ей:

– Сие нужно позабыть. О, Ваше Величество, какая же я была дура! Сие нужно позабыть.

Королева Глориана распрямилась. Она припомнила высокий силуэт в зале, и ее голова вновь наполнилась страхом. Лицо утратило выражение. Слезы лились из глаз.

– Да, – сказала она. – Сие нужно позабыть.

Лорд Монфалькон возлежал на солидной своей кровати, пока его жены в соседнем покое втирали мази в раны друг друга, перешептываясь и вздыхая. Тем утром он был несчастен, разлажен, омерзителен самому себе, ибо глас Глорианы не унимался всю ночь напролет, душераздирающ и донельзя скорбен, и Монфалькон пробудил жен, дабы их вопли потопили вопли Королевы. Заворочавшись на кровати старым крепким телом, он укорил себя за недостаток бодрости и задумался: ныне, в щекотливый кризис, не откажет ли наконец его ум, что выдержал столь многое и столь многое подчинил? В последнее время Королеву пронизает меланхолия сильнее прежнего, и причина ему неведома. Она хитроумно избегает вопроса о замужестве, когда бы он его ни поднял. Кроме того, лорд Монфалькон получил весть о захвате Тома Ффинна в Срединном море. Старый пират, ставши близорук, принял арабийскую баркентину за иберийский барк, и Арабия жалуется теперь пространно и громко, демонстративно, хотя всем очевидно, что произошла ошибка. В разгар сего умирает сир Кристофер Мартин, отравленный, видимо, собственной рукой, словно опозорен. Скверное знамение для дворян и простолюдинов. Ходили слухи о ссоре между королем Касимиром и Всеславным Калифом; и другие слухи о пакте меж ними. Слухи из Татарии, слухи из Германских и Фламандских государств, из Иберии и Высоких Стран, из Африки и Азии; и Квайр, его око, его длань, его орудие во внешнем мире, пропал.