На золотых доспехах Танкреда виднелись кровавые потеки. Кровь обагрила его лицо, его усы, его руки. Слезы били ключом из выпученных глаз, красный рот зиял, словно боль навязала рыцарю немоту.

Графиня Скайская первой достигла его, взяла за руку:

– Сир Танкред. Что случилось?

Воитель Королевы восстенал и исторг из себя слова:

– Она мертва. Леди Мэри. Я был… я пришел… Ах, она убита!

– Освободите меня! – кричала Глориана, биясь в путах позади них и раскачивая огромное Древо. – Освободите меня, кто-нибудь!

– Тринадцать лет минуло, – сказал лорд Монфалькон отстраненно, – с тех пор как я видел столько крови.

Он бросил взгляд на голову леди Мэри Жакотт, полуотделенную от шеи, на меч сира Танкреда, породивший рану, и он опечалился, однако не участью девочки, погибшей столь ужасно, и не судьбой сира Танкреда с его грехом, но сохранностью своей великой мечты. Обнаружился порок, загримированный под Рыцарство. Лорду Монфалькону претили одинаково убивец и убитая, зловеще потревожившие гармонию, что возделывалась им столь отчаянно с восшествия Глорианы на трон.

Лорд Ингльборо, одышлив в формальном облачении – в каске и нагруднике, что давил на горло и ребра, грозя навлечь очередной сердечный приступ, – по-прежнему недоумевая, что же произошло, сказал:

– Зачем Танкреду ее уничтожать? Зачастую ревность, само собой, что сводит мужчину с ума…

Монфалькона банальности старого друга раздражили.

– Я должен доложить Королеве. Сир Танкред задержан?

– Им занялся лорд Рууни.

– Он должен быть допрошен.

– Он безумен. – Ингльборо весомо уселся на один из малого числа неперевернутых стульев, ибо комната леди Мэри являли собой катастрофу. – О, бедное дитя. И веселое. Фаворитка Королевы. Королева?..

– В своих покоях, – сказал Лорд-Канцлер со вздохом. – Утешаема графиней, по всей видимости. Жакотты – одна из влиятельнейших фамилий страны. Они потребуют большего, чем заурядное объяснение случившегося.

– Подвергнем его пытке, а? На старом тайном дворе. – Ингльборо вытер голову. Он обильно потел, видимо от лихорадки.

– Если Королева дозволит. Но я не вижу пользы от чрезмерного наказания. Его можно заключить в Бранову башню. Где князь Ламартис – и те двое нобилей, доставленные нам Гермистонским таном.

– Но Танкред – не заморский сумасшедший.

– Бранова башня. Лучше не придумаешь, – сказал Монфалькон неколебимо.

– Если он виновен. – Ингльборо нагнулся, кряхтящ и хил, и сделал попытку взять меч, но не смог его поднять. Тот упал обратно на вымоченный в крови дамаст платья Мэри.

– Кто еще? – сказал Монфалькон. – В Герновы времена подозреваемых была бы сотня. Ныне их нет. Я испуган, Лисуарте. – Поглядев напоследок осуждающе на труп девы, лорд Монфалькон принялся бродить по комнате: спасшийся корабль, дрейфующий средь останков морского побоища. Ингльборо натужно поднял себя со стула – усталый, побитый зверь.

– Ты нездоров. – Лорд Монфалькон подставил другу руку. Они стояли в коридоре, где ожидал их одетый во все зеленое Клочок, маленький фавн. – Клочок, отведи господина домой. Поспи, Лисуарте. Не терпи возражений, Клочок. – Он улыбнулся миленькому мальчугану.

– Вестимо, сир.

– Ты проводишь меня? – вопросил Лисуарте Ингльборо, цепляясь за худые плечики Клочка и оглядываясь на друга. – А?

– Мне нужно доложиться Королеве.

– Значит, Квинтан отменили?

Монфалькон был сух.

– Вестимо, поскольку главный участник, Воитель, не расположен участвовать.

Лорд Ингльборо пожал плечами.

– Квинтан – единственное, что бодрит меня меж увеселений. И тот бесхребетен, со сшибками моей юности не сравнить.

– По приказанию Королевы мы оплакиваем, каждый из нас, леди Мэри.

– Ага! – Ингльборо отошел.

Лорд Монфалькон спросил себя, не одряхлел ли умом и он сам. Со скорбью смотрел он вслед хромавшему другу.

– Милорд? – То был Уэлдрейк, полуощипавший перья, с птичьей маской под мышкой. – Леди Мэри взаправду убита?

– Вестимо.

– Кем же? – Голосок поэта был слаб почти до неразличимости. – Танкредом?

– Так оно кажется. Его меч. Ее глотка.

– Гермес мой!

Лорд Монфалькон возложил твердую руку на подергивавшееся плечо поэта.

– Похоронная ода, вероятно, а, Уэлдрейк? Двор скорбит с сего часа, приказ Королевы.

– Она была дитя. Шестнадцать зим. – Уэлдрейк трепетал. – Веселое дитя. И она так любила сира Танкреда, с такой невинностью. Они были образцовые возлюбленные, думали мы, и счастливые друзья. Она отдала ему все…

– Но недостаточно для романтической натуры, надо полагать. Подобные сиру Танкреду требуют ответа столь же пылкого, какой даруют сами. Вспомните, как он горит службой Королеве. Его вера в Рыцарство абсолютна. Вот почему подобные ему столь часто отвергаемы, столь часто пресекаемы или уязвляемы в любви. Слишком страстные, слишком яростные в своей верности…

– Нет, – сказал Уэлдрейк, – она убита кем-то еще, готов поклясться.

– Кем именно? – Они шагали медленно, локоть к локтю по безмолвным золотым залам.

– Слугой? Что пытался соблазнить ее, потерпел неудачу и отмстил?

– Вряд ли, мастер Поэт.

– Иным любовником?

– Таковых не было. – Лорд Монфалькон облизнул губы. – Следует сообщить ее отцу. Я пошлю гонца в Хэвер. Я полон сомнений, мастер Уэлдрейк. Я прозреваю дурной знак. Некогда сей дворец жил невинной кровью. Он смердел ей, знаете ли. Кровь цвела на гобеленах, пятнала стены, засыхала на виновных клинках. Девушки вроде леди Мэри умирали почти ежедневно – заколоты, отравлены, удушены. То была эпоха темного безумия, и Террор заставлял Добродетель таиться. То был Железный Век Альбиона. Я не потерпел бы и намека на его возвращение.

– Одного убийства недостанет, дабы призвать из небытия тиранию. – Мастер Уэлдрейк успокаивал, хотя его и самого познабливало словно бы от зловещего сквозняка. – Если сир Танкред совершил преступление, его будут судить, признают виновным, и мы все погрустим месяц или два, не более.

– Если?

– Вестимо. Если. – Уэлдрейк вещал уверенно. – Но следует найти истинного убивца, если се не сир Танкред. Лорд Рууни и преемник сира Кристофера, взаимодействуя, допросят всякого подозреваемого. Очень многих подозревать невозможно, ибо очень многие присутствовали на церемонии Майского Дня.

– Так вы полагаете, слуга?