молчала. Встречаться взглядами с мистером Беркли ей сейчас хотелось менее всего на свете, а в том, что мистер Беркли глядит на неё с тяжёлым, суровым осуждением, не могло быть сомнений. Мэри потупилась и стала молиться про себя. Раньше, когда она ещё не работала гувернанткой, она знала множество молитв и часто читала их вместе с матерью, в одиночестве, про себя или вслух. Но теперь молитвы забылись, и на языке у неё вертелось лишь вездесущее «Отче наш» — его Мэри Джеймс и читала, пока мистер Беркли сверлил её оскорблённым и грустным взглядом и, очевидно, ожидал, что Мэри с ним поздоровается.

Когда в голове мистера Беркли оформилось понимание, что Мэри не собирается с ним заговаривать, он кашлянул и промолвил:

— И вам добрый день, мисс Джеймс.

Мэри украдкой покосилась на мистера Беркли. Сейчас на его лице причудливо слились желтизна и румянец. Его нос был оттенка застарелого лимона, в то время как уши и лоб заливала багровая краска. Мистер Беркли был так расстроен, что у него тряслись щёки и бегал взгляд.

— Добрый день, мистер Беркли, — послушно ответила Мэри и в выжидании замерла.

Прислуге, в том числе и гувернанткам, не полагалось даже рта раскрывать прежде, чем к ним обращались. И Мэри благодарила всё, что только могла, за это, поскольку мистер Беркли действительно был для неё неплохим работодателем, и ей было удобно ходить за его дочерью — но деньги решили всё.

Мэри никогда не сказала бы о себе, что не чужда греху алчности. Она с удовольствием назвала бы себя практичной, бережливой, хозяйственной — но не алчной, ни в коем случае. Она довольствовалась бы даже самой низкой оплатой, пока эта оплата позволяла еле-еле сводить концы с концами.

Но на Мэри висели тяжким грузом обязательства. Мэри должна была заботиться о Лиззи, а Лиззи требовалось многое. Чтобы воспитать ребёнка, нужно было приготовиться к большим расходам и большим нагрузкам — как физическим, так и моральным.

Вот почему Мэри ушла от мистера Беркли. Хотя она подробно и убедительно описала мистеру Беркли мотивы своего поступка, мистер Беркли, казалось, был обижен на неё. Мистер Беркли даже не подал конверт с её жалованьем ей в руки; он приказал это сделать дворецкому. Мэри нисколько на него не обиделась, как она себе говорила: мистер Беркли действительно выглядел ужасно расстроенным. Его капризная дочь не давала отцу покоя, и ни одна гувернантка не выживала с нею дольше, чем месяц; а это, безусловно, радовало мистера Флэнагана. Иногда Мэри казалось, что мистер Флэнаган переманил её к себе больше потому, что ему с какой-то детской злокозненностью хотелось досадить мистеру Беркли даже в ничтожнейших бытовых мелочах. Когда мистер Беркли проигрывал на бирже, проигрывал в карты, когда у него плакала и выкидывала чудные фокусы дочь, когда он сам выглядел подавленным и несчастным из-за того, что погода выдалась прескверная, даже когда он промахивался при игре в гольф или обнаруживал, что в стопке выстиранного белья не хватает носка из любимейшей пары — во всех этих случаях мистер Флэнаган, если он о них узнавал, чувствовал себя довольным. Впрочем, мистеру Флэнагану и не требовалось доносить о неудачах мистера Беркли: на его несчастья, впрочем, как и на его радости у мистера Флэнагана было сверхъестественное чутьё. Он даже мог предсказывать свои проигрыши или выигрыши на бирже, ориентируясь по душевному состоянию: так, если у него тоскливо посасывало под ложечкой, он предпочитал отложить принятие важных решений, поскольку в эту самую минуту в соседнем доме, безусловно, чертовски везло мистеру Беркли.

— Быстро ли вы освоились? — скрипнул зубами мистер Беркли. — Когда вы сообщили мне о переходе к мистеру Флэнагану, вы казались грустной.

Мэри поглядела на мистера Флэнагана. Тот с удовлетворённым видом кивнул и сцепил руки на животе. Дети его встали по бокам от него, лучась счастьем и довольством. Мистер Беркли уныло поглядел на них, а затем, с нескрываемой опаской, в сторону соседнего кресла: там сидела, болтая ногами, его дочь и разговаривала со стюардом. Стюард усиленно улыбался ей и, кажется, торопился прервать беседу.

— Я довольна, мистер Беркли, — сказала Мэри уверенно, — и благодарю вас за то время, что вы давали мне работу.

— Мисс Джеймс — бриллиант среди всех моих слуг, — уверенно гаркнул мистер Флэнаган и впился в мистера Беркли взглядом хищника, пирующего над жертвой.

Мистер Беркли снова стал болезненно-жёлтого цвета, его глаз задёргался.

— Да, — неопределённо протянул он, — очень рад за вас, мистер Флэнаган.

— А я-то как был рад за вас, когда она у вас работала! — с непосредственной наглостью сообщил ему мистер Флэнаган и снова поднял со стола веер карт. — Бесспорно, видит бог, я вам дьявольски завидовал. Не стесняюсь в этом признаться, меня пожирала зависть!

— Вы не похожи на человека, пожираемого чем-либо, — подметил мистер Беркли, обведя придирчивым взглядом всю грузную фигуру мистера Флэнагана.

Тот рассеянно отмахнулся.

— Оставьте, оставьте свои шпильки, я знаю, как вы остры на язык!

— Благодарю, — холодно ответил мистер Беркли и тоже взял карты в руки. — Что ж, полагаю, мы можем вернуться к нашему занятию…

— Кстати, мистер Беркли, — бессовестнейшим образом перебил его мистер Флэнаган, — я был немало удивлён, что увидел вас на этом корабле. Насколько я знаю, тяга к путешествиям — это не о вас.

— У меня нет тяги к путешествиям, — опустив карты рубашками кверху, сказал мистер Беркли, — я плыву в Нью-Йорк по рабочей необходимости.

— Как? — тут от лица мистера Флэнагана впервые отхлынула кровь. Казалось, он несколько растерялся. — Разве же вы, такой патриот, истинный джентльмен, покинете родную страну наживы ради?

— Не ради наживы, мистер Флэнаган, — сухо поправил его мистер Беркли, — а ради успеха. Более того, странно слышать такие речи из ваших уст, ведь вы тоже плывёте на этом корабле.

Мистер Флэнаган покосился на собеседника. Его глаза были налиты кровью и злобно прищурены. Вдруг губы мистера Флэнагана дёрнула какая-то судорожная усмешка, и он громогласно хохотнул:

— Именно это мне в вас всегда импонировало: ваши проницательность и прямолинейность!

Мистер Беркли не сводил с мистера Флэнагана настороженного острого взгляда.

— Благодарю, — коротко ответствовал он.

— Конечно, как вы верно заметили, — сказал мистер Флэнаган и откинулся на спинку кресла, — я отправляюсь в Америку, более того — я отправляюсь туда навсегда. Но, мистер Беркли, мой старый добрый приятель, убедительнейше прошу вас принять к сведению, что всё это делается ради престижа и величия нашей с вами Великобритании, да славься его величество!

Мистер Беркли поморщился. У него, в отличие от мистера Флэнагана, семейное древо было унизано