себе зарок — написать доску, достойную храма — прошлый раз он даже пообещал это жрецу, если ему дадут черновой набросок надписи.

Бородатый нянь-хранитель быстро проверил храм и вышел ждать во двор. Коста прочитал короткую молитву, глядя, как маленькие языки пламени — часть большого вечного огня Великого, пляшут в чаше, и запалил благовония.

Время — истекало. Убедившись, что бородатый сопровождающий отвлекся, Коста поманил жреца, быстро сунув в руку тому маленький запечатанный свиток и один феникс.

Всего один, но ровно столько он заработал на прошлой декаде — слишком много черных камней упало во вторую вазу.

Жрец кивнул и снова широко улыбнулся.

Коста не улыбнулся в ответ. Во-первых, этого все равно не видно из-за кади, а во-вторых, никто не улыбался ему, когда он был — Костой. А сейчас улыбаются не ему — отдают дань уважения гербу на рукаве, власти кольца на пальце, и надежде, что род Фу будет поддерживать подношениями маленький приграничный храм, который был почти забыт южанами.

Это читалось в каждом движении, в каждом взгляде жреца, в каждом угодливом наклоне головы — «дайте нам денег».

Коста видел, делал вид, что не понимает, но — пользовался. Все храмы Великого связаны между собой и идея отправить весточку Лису — узнать как он там, пришла ночью, когда одиночество чувствуется особенно глубоко. Когда весь дом уснул, и остался он — и звезды, и никого вокруг, Коста вспомнил о том, кто был рядом, когда он спал под мостом, ел сухие ворованные лепешки, и ещё не был Фу.

За три декады в поместье и выезды в город Коста в полной мере оценил, какой властью обладает штандарт Фу. Герб, за которым никто не видит его самого. Знак, который делает его ничтожным. Никого не интересовал он сам — Коста, всех интересовали кольцо и печать. И принадлежность к роду Фу. Даже слуг. Даже тех, с кем он делил кровь. Коста ни на миг не обманывался о причинах — он стал «своим», только потому что камень в подземельях сделал его «своим», будь это не так — он сам не значил бы ничего.

Так было для всех под этим небом, кроме — Лиса. Тот, кто делил одну лепешку пополам, одну помойку и одну дырявую лодку в шторм, не спрашивая, какой он крови.

Сейчас Великий благоволит к нему — его мир изменился, и, если он сможет помочь Лису — он сделает это. Нужно только дождаться ответа на письмо, и там — решить, как.

— Время, — бородатый нянь шагнул внутрь храма, поторапливая.

Коста ещё раз кивнул жрецу — «договоренность в силе, за ответом я приду сам» — и служитель склонил голову в ответ, прощаясь, и передал ему сложенный вчетверо пергамент — набросок надписи для храмовой доски со всеми положенными штрихами.

* * *

— Тринадцать мгновений, тринадцать, а не десять, — Наставница недовольно смотрела на то, как край улицы заносят пески, и схлопнула плетения времени прямо перед его носом. — Столько потраченных мгновений зря, когда поезда в Да-ари через декаду, и нужно каждый свободный миг учиться!

Коста кивнул.

— Что это? — Наставница дернула из рук пергамент раньше, чем он успел возразить. — Надпись? — Она обернулась на храм. — Для чего?

— Рисовать новую доску, — кратко ответил Коста.

— Для этого? — Эло гневно взмахнула в сторону врат. — Чтобы потом весь предел говорил, что господин Фу рисует доски для храмов? Чтобы стать посмешищем всего Эль-Элифа? О-о-о… недопустимо…

«То, что было допустимо для младшего писаря, совершенно недопустимо для господина Фу. Неприемлемо» — это фраза звучала от Наставницы так часто за эти декады, что он выучил наизусть все оттенки интонации, с которыми она может быть сказана.

Сейчас в голосе госпожи Эло сквозило презрение. Не меняя выражение лица, она разорвала пергамент на четыре части и выкинула за занавесь…

— В поместье! — скомандовала она слугам. — Надеюсь, ты уяснил урок…

Коста проводил взглядом храм и рыбок, и… кивнул.

—…и больше никогда…

Он кивнул ещё раз, привычно сжав зубы, чтобы не спорить, но перед глазами внезапно полыхнули алые круги. Сейчас, после храма, ему хотелось побыть в тишине.

—…недопустимо для рода Фу…

Ти-ши-ны. И уединения. Как же он устал за эти декады постоянно держать лицо — даже в купальнях, даже в спальне, даже перед слугами, которые никогда не оставляли его одного.

Мастер Эло продолжала недовольно бубнить дорогой.

Коста кивал и думал, как там рыжий и веснушчатый послушник.

— Ты меня слышишь?

Коста кивнул — он не слышал ни единого слова из увещеваний госпожи.

Коста кивал — Наставница ругалась.

Коста продолжал кивать, паланкин продолжал покачиваться. Он кивал — она бубнила, и требовала. Он снова кивал, и снова, и снова, пока не разболелась голова. Он терпел почти три декады — как же он устал, как устал.

Несколько раз занавесь приподнимал сопровождающий паланкин «бородатый нянька-хранитель», окидывал его встревоженным взглядом: «Господин? Госпожа?»

Ему он тоже молча кивал в ответ — «всё хорошо».

Они уже свернули на песчаную дорогу — мгновений двадцать и они в поместье, но госпожа не умолкала.

Коста знал, что Наставница против храма Великого, и вообще против любых решений, которые считает неправильными, и потому терпел, понимая.

Но то ли сегодня было слишком жарко — жарче, чем обычно, то ли он плохо выспался, то ли было слишком много людей и внимания в храме Нимы — он потратил много сил на душевный контроль, то ли госпожа распалялась особенно сильно… то ли он расстроился, что слуги храма непременно найдут обрывки пергамента и принесут жрецу…он не знал.

Но паланкин покачивался, дышать через кади становилось все сложнее и сложнее — он почти задыхался, а перед глазами снова начали вспыхивать алые круги…

– И никогда…

– И ты всегда…

– И нужно…

– И неуместно…

– И неправильно…

–…ты слышишь меня? Я спрашиваю, ты слышишь меня?

Коста кивал. Сжимал зубы, сколько было сил, закрывал глаза, жмурился, сожалея, что не может заткнуть уши от звуков, которые ввинчивались в голову…

–… и когда я спрашиваю — нужно отвечать! Отвечай!

Коста попытался разжать зубы, но уже не смог.

Он открыл глаза — мир вокруг стал красным, ярко алым маревом. И прямо напротив него сидел объект, который раздражал так, как ничто и никто до этого.

Объект издавал шум, много шума, много раздражающего шума. Объект должен замолчать. Тишина, вот что ему нужно.

Но — он не знал откуда, но чувствовал — объект нельзя трогать. Шумное, но свое. Противное, но…не-чужое. И это раздражало ещё больше…

Он недовольно рыкнул, когда объект снова издал ряд очень высоких неприятных звуков.

— Ученик… Косто… косто… акис…

Объект наконец заткнулся.

Всё вокруг сияло алым, и только руки переливались голубым. Красиво и…тихо.

— Косто…

— Р-р-р…

— Господин? Госпожа?

Тишины!

Он снова громко рыкнул, обернувшись к новому источнику звуков — не таких противных, как первый, но… звуков.

— Господин…?

Этот объект трогать было можно. Объект издавал звуки, преломляясь в лучах красного.

— Господин, посмотрите на меня…

— Я…

— Помолчите, госпожа, господин… сир Син… смотрите на меня… на меня!

Слишком. Много. Звуков. Объект должен замолчать.

—…госпожа… никаких лишних движений… не двигайтесь… не говорите… не шевелитесь… идите сюда, господин… идите сюда…

Мир полыхал алым. Звуки стали тише, но раздражали по прежнему… объект удалялся от него, но продолжал издавать звуки… объект должен замолчать… замолчать… замолчать…

—…гос-по…дин!

Последнее, что он почувствовал перед тем, как отключилось сознание — сытое удовлетворение. Вместе с соленым вкусом крови и песка во рту мир наконец-то накрыла блаженная ти-ши-на.

Глава 41. Семечко

Поместье рода Фу, кабинет Главы

Сорок мгновений спустя

— А что я должна была сделать? Конечно, я попыталась использовать стазис! Он бы напал…. ты бы видел его взгляд там не было ничего… ничего… сознательного… он смотрел на меня так, как будто хотел убить!

— Не преувеличивай, Эло, — возразил Дейер.

— Я не преувеличиваю!

— Клятва не позволила бы ему причинить вред Мастеру — это раз, — привычно возразил менталист. — И да — клятва роду… Ты была в полной безопасности, и знаешь это…

— Знать одно! Он смотрел на меня так, как будто не узнавал! — гневно прошипела Эло. — Как будто это не я учила его три декады с утра до ночи…