– П…привет.

Есеня, видя все это, чувствует себя глупо.

– Думаю, в наших встречах больше нет необходимости.

Есеня стоит как вкопанная, не зная, как реагировать.

– В принципе, можно втроем, но это дороже. – Есеня и Самарин поворачиваются к стриптизерше.

Когда Есеня проходит в ангар Меглина, Софья Зиновьевна с видимым облегчением встает из-за стола.

– Хорошо, что приехала. Я схожу в магазин. Принимай гостей пока.

Софья Зиновьевна накидывает пальто и уходит. Есеня смотрит на Меглина, тот сидит на краю кровати. Напряженно идет кругом. С другой стороны, у стены, сидит Ивашев.

– Ты его сюда привел?

– Не сюда, он у нее прятался. А куда его девать? В фамильный замок?

– И когда собирался сказать?

– Не собирался. Там же слушали. И в розетках трещало…

– Ничего, что я здесь? – Есеня смотрит на него зло, качает головой.

– А чего у него? С розетками? Личное что-то? – Ивашев непонимающе смотрит в сторону Меглина.

– А ничего, что он здесь?

– Я ж любя.

– Кукольник его знает. Что пил каждый вечер – знает. Что не ходит к нему никто – знает! Вспоминай, Ваня! – Меглин кивает в сторону Есени и Ивашева.

– Сами знаете, воспоминания – губят.

Меглин, схватив Ивашева за плечи, напряженно смотрит ему в глаза.

– Он приглядывал за тобой. Давно. Он же не знал. Когда мы его поймать соберемся. Значит, всегда надо быть готовым. Он тебя и берег. Как консервы. Чтоб когда шум пойдет – тебя предъявить.

Есеня обращается к Меглину:

– Думаешь, он давно все продумал?

– А ты видела, как он шьет?! Стежки ровные! Спокоен – бояться нечего! Тыл прикрыт! Он постоянно рядом крутился с Ивашевым.

– …Со мной многие здоровались. Кто к своим, на могилки, ходил. Я за могилками приглядывал… Я же хозяин был. Шестьдесят тысяч человек – и все мои. А родственники, конечно, оставляли выпить. И он оставлял.

– В лицо его видел?

– Нет, он… приезжал часто, а из машины не вылезал – встанет за забором и сидит. Ну, не знаю, как у вас, а я, если человека два раза увидел, он мне уже почти родич. Я ему рукой махну – он развернется и уедет. Ну, я думал – мало ли, у человека переживание свое…

– Какая машина, марка?!

Ивашев простодушно улыбается.

– С багажником. Не знаю, такая старая, что марку уже не опознать.

Меглина знобит, он утирает пот со лба.

– Узнаем… Он туда приедет…

Устав, он садится рядом с Ивашевым.

– Зачем?

Меглин пристраивается спать – положив голову на плечо Ивашева.

– Ритуал…

Глаза смыкаются – Меглин проваливается в сон. Он снова смотрит на свои окровавленные руки… На тела подростков, на земле… Высокая темная фигура идет к нему, протягивая руку. Меглин отступает. Луч света падает на темную фигуру, выхватывая деталь – руку, в которой зажат нож. Меглин, как пружина, бросается вперед – оскалившись, словно хочет вцепиться в неизвестного врага. Меглин, рыча, не открывая глаз, мечется по кровати, пытается вырваться из рук Есени и Ивашева.

– Родион! Проснись! У тебя приступ! … Ну где?!

Софья Зиновьевна лихорадочно выдавливает из блистера таблетки.

– Сейчас! …Вот!

Быстро сует таблетки в руку Есени.

– Крепче его держи! – она кричит Ивашеву.

Ивашев наваливается на Меглина, который пытается вырваться и встать с кровати, сжав зубы. Есеня зажимает ему нос, не давая возможности дышать – и Меглин вынужден судорожно втянуть воздух ртом. Она сует ему в рот таблетки, закрывает рот и не отпускает, пока тот, чисто инстинктивно не сглатывает.

– Тихо!.. Тихо, все уже, кончилось…

Они держат его еще несколько секунд. Меглин затихает. Ивашев гладит его по голове, как лошадь.

– Ну все, Родион. Все.

Наконец напряженные мышцы расслабляются. Гримаса боли уходит с лица. Софья Зиновьевна смотрит на него с сочувствием.

– Что он там видит?

Есеня, стараясь не смотреть на нее, укрывает Меглина пледом.

– …Надеюсь – ничего.

Ивашев откидывается к стене.

– А мне точно здесь – безопаснее? Чем у ментов? Что-то я сомневаюсь…

И смеется. Есеня смотрит на него сурово, а Софья Зиновьевна неожиданно подхватывает смех. На следующий день фургон Есени стоит, загнанный в перелесок. Отсюда просматривается кладбищенский забор. Ивашев сидит на пассажирском – в наручниках.

– А если не я – зачем наручники?

– Чтоб ты глупостей не наделал.

– Где ж вы раньше были? Вот бы мне их лет в шестнадцать. После школы.

Он и Есеня смотрят на кладбищенский забор.

– Машина эта всегда здесь останавливалась?

– Всегда.

Есеня смотрит на забор. На дорогу. Ощущение, что она зря тратит время.

– Он не приедет… Он не сумасшедший, где логика?

Голос Меглина раздается из глубины фургона:

– А зачем он раньше приезжал? Не на этого же смотреть?

Кивает назад, на Ивашева.

– Обидные ваши слова, Родион Викторович. Меня зовут Иван Григорьевич. Правильно говорить – не на Ивана Григорьевича же смотреть.

– И зачем он приезжал?

– Иван Григорьича спроси.

Есеня смотрит на Ивашева, тот раздумывает.

– А! Понял… Место для него. Святое. Намоленное вроде как. Только, понимаешь, с другим знаком. Здесь куколки его лежали. Он не ко мне приезжал. К ним.

Есеня не отвечает. Позади нее, в окошке, отделяющем кабину от кузова, возникает Меглин. Выглядит опять неважно.

– А многих я убил? Как того? Кукольника?

– Пока я с тобой работала – нет.

– А до этого? Что говорят-то?

Есеня поворачивается на него – на лице его искреннее беспокойство.

– Не спрашивала.

– Я ни одного не помню. Только ощущение такое, вот тут, – он показывает на голову. – Как будто вот тут забыл, и оно так… давит, как будто… Много.

– И какое оно? Ощущение? – Ивашев смотрит на Меглина.

– Так не описать. Словами.

– Вот и я о том. Это же прочувствовать надо, правильно? Пропустить, так сказать, через чакры?

Вдруг заволновавшись, Ивашев ерзает на сиденье.