об этом заговорила, – расстроенно добавляет подруга. – Ты была такой радостной, а теперь… Мне вообще нельзя было об этом спрашивать. Не сегодня.

Я поднимаю голову и выдавливаю из себя улыбку.

– Все нормально, я просто дала слабину. Рада, что ты помнишь.

– Поговорим о чем-нибудь другом. О прекрасном! А где там твой сладенький?

– Что-что? Сладенький? – Смеяться мне все еще сложновато, но этого почти не слышно. – Только не говори, что он это слышит.

Седрик действительно уже не висит на своей стене. Оглянувшись, я обнаруживаю его у кассы, откуда он как раз отходит с тремя бутылками воды. Мы с Джоли с благодарностью берем у него две из них.

– Сегодня ты еще можешь открутить крышку, – со знанием дела сообщает Джоли. – А вот попробуй завтра утром. Тебя ждут судороги, а мышцы будут болеть даже в кончиках пальцев. Надеюсь, ты не хирург?

Седрик смеется, садится около меня на мат, обнимает одной рукой и цепляется пальцами за пояс моих штанов.

– Я не оперирую ничего, что еще дергается, – объявляет он. Затем притягивает меня чуть ближе к себе, и я слышу его едва различимый вопрос: – Все нормально, Билли?

Прильнув к нему, я прижимаюсь щекой к его плечу и пытаюсь собрать воедино все, что сейчас чувствую.

Его сердцебиение, его тепло, пот у него на футболке и примешивающийся к нему легкий аромат апельсинов и темного шоколада, который исходит от его кожи. Мои разгоряченные после тренировки мышцы. Ноющее ощущение внизу живота, потому что я опять хочу чувствовать больше. Больше Седрика. Его близость, которая теперь стала глубже, чем обыкновенное физическое сближение со мной. Он заметил мою грусть. Так успокаивает, когда есть кто-то, сразу понимающий, что не все в порядке. Надеюсь, у меня получится вернуть ему это чувство, когда он будет в нем нуждаться.

Я не сомневаюсь, что нашла человека, с которым смогу делиться тем, что у меня на душе, и который сможет делиться своим со мной. Мне повезло, что он рядом, и страшно, что так может быть не всегда.

Я чувствую надежду. Надежду, что он окажется тем, кому я расскажу все. Не только историю о том, почему я уехала из Лондона и перестала общаться с отцом. Но и об ужасных моментах, которые к этому привели. О моих ошибках, которые все разрушили: мою семью, мое прошлое и едва не меня саму. О том, что я преодолела и перешагнула, похоронила и почти забыла. Возможно, Седрик поймет. Возможно, когда-нибудь мне хватит смелости.

Вот надежда, которую пробуждает во мне эта мысль. Теплая надежда. Больше никакого страха, от которого бросает то в жар, то в холод.

– Нет, – тихо говорю я. – Не все. Но пусть все остается так, как сейчас.

БИЛЛИ

Через час мы с Седриком выходим из зала под вечернюю морось. Запрокинув голову, я наслаждаюсь мелкими, как облако тумана, каплями дождя на лице. Льющийся из окон свет рисует на мокром асфальте наши тени, длинные и расплывчатые, как две высокие акварельные фигуры.

Мы не пошли в душ, потому что у Седрика нет с собой ни полотенца, ни сменной одежды, и теперь меня мучает вопрос, не рано ли будет сделать это вместе дома у кого-то из нас.

– Спасибо, что взяла меня с собой, – негромко произносит мне на ухо Седрик. – Было очень весело и… очень красиво. – В последних словах слышен многообещающий подтекст. Его ладонь скользит вниз по моей спине на попу.

Как по сигналу, я прижимаюсь к его груди. Два часа наблюдать, как под футболкой напрягаются его мышцы, а ткань постепенно прилипает к коже, пока под ней не начинает вырисовываться каждое его движение… настоящее испытание. Теперь, когда мы одни, моя выдержка объявляет, что рабочий день окончен, и оставляет меня наедине с этим потрясающе красивым мужчиной. Наши губы тут же встречаются, и с каждой секундой поцелуя мысль о том, чтобы остановиться, кажется мне все более невыносимой. От поцелуя у меня покалывает во рту и щекочет в животе, а по ладоням словно гуляют крошечные электрические разряды. Я глажу Седрика по груди, по животу, впиваюсь пальцами в его футболку и лишь с огромным усилием – мы на чертовой парковке! – мне удается просто не стянуть ее с него через голову. Одна рука Седрика запуталась в моих волосах, вторая лежит у меня на щеке. Он нежно поворачивает мое лицо в сторону, проводит большими пальцами по моей нижней губе и оставляет дорожку поцелуев от подбородка к шее и к плечу, где его рот натыкается на лямку топа.

Самообладание. Мне нужно еще больше самообладания. Это, черт ее побери, парковка! Будь мы где-то в другом месте, я бы уже и с себя сорвала майку.

Вместо этого я просовываю руки ему под футболку и целую внутреннюю сторону его ладони, пока Седрик сводит меня с ума своими губами, зубами и языком на моей шее.

– Весь вечер, – шепчу я, – я этого ждала.

Он беззвучно смеется, я чувствую это, но не слышу.

– Знала бы ты, как долго я этого ждал.

– Идем, – выдыхаю я, уткнувшись в его кожу. – Можем поехать ко мне.

– В другой раз, сначала мне бы очень хотелось принять душ, – с весельем в голосе отвечает Седрик.

Жаль. Мне нравится привкус соли у него на коже. Я вцепляюсь в его футболку.

– Душа у нас нет, но… могу познакомить тебя со своей ванной. Она почти такая же милашка, как моя машина.

По его лицу пробегает тень, однако еще до того, как я успеваю это осмыслить, он уже снова улыбается.

– В следующий раз.

Проходит целая вечность, прежде чем мы добираемся до автомобиля; вечность, которая проносится чересчур быстро.

Рука Седрика лежит на моей по пути в Дингл. Мы вместе переключаем передачи и целуемся на каждом красном светофоре, пока водители позади нас не начинают сигналить, потому что уже давно опять загорелся зеленый.

– Еще слишком рано просить тебя зайти? – интересуется Седрик, когда я начинаю парковаться, и меня охватывает такой приступ громкого хохота, что диск Гомера чиркает по бордюру.

– Я ведь уже была у тебя в квартире. Даже, – тихо добавляю я, – у тебя в постели.

– Это другое, – говорит он, но все равно ведет меня в свой дом старой застройки, по лестничной клетке, вверх по скрипучим ступеням к его квартире, где большой кот смотрит на меня как на воплощение худшего из его кошмаров. – Тогда между нами еще не было… чего-то другого.

Мы принимаем душ по отдельности. После того как