Через минуту появился тайный советник. Он был в халате с бранденбурами, из-под которого высовывалась ослепительно-белая сорочка.

– Что случилось, Алексей Николаевич?

– Свидетельница, что должна была подтвердить пребывание Дуткина в Москве в день убийства, не разыскана.

– Так… Она пропала или просто съехала с квартиры?

– Съехала и никуда не заехала. Как сквозь землю провалилась. Люди Эффенбаха ищут ее третий день, но никаких следов.

– Стало быть, инобытия у Дуткина нет?

– Нет.

– Подозрительно…

– Очень подозрительно! И письмо, которое буквально губит толстяка. Оно должно находиться в бумагах Дашевского, а отыскивается все у того же Дуткина. Полагаю, тут заговор.

Дурново молча смотрел на подчиненного, что-то соображая. Потом спросил:

– Письмо Дуткину подбросили?

– Да. Но не на квартире, а сунули в конфискованные у него бумаги. Уже в департаменте.

– Что?! – опешил тайный советник.

– Именно так, – тихо подтвердил Лыков.

Дурново встал и возбужденно зашагал по комнате. От его маленькой крепкой фигуры исходили волны энергии. Вдруг он остановился перед вытянувшимся во фрунт Лыковым.

– Вы уже кого-то подозреваете? Из своих.

– Почему только из своих? В департаменте сто тридцать человек сверхкомплектных!

– Да, вы правы. Среди них могут быть разные, в том числе и случайные, и продажные. И что делать?

– Я должен поехать в Москву. Попробую сам найти эту Клотильду, живую или мертвую.

Дурново в сомнении покачал головой:

– Эффенбах со своим войском не нашел, а вы отыщете?

– Я стану искать там, куда его люди не проникают.

– Значит, вы уверены, что Дуткин не причастен к убийству?

Лыков поморщился. Ох уж эти начальники… Как будто в сыске можно быть в чем-то уверенным!

– Я считаю, что убийцу и заказчика надо искать всеми средствами. В виновности финансиста сомневаюсь.

Дурново решился:

– Быть по сему. Езжайте. Сколько вам понадобится времени?

– Два-три дня.

– Так быстро все узнаете? – удивился директор департамента.

– Есть мысль. Помните, я сказал, что француженка как сквозь землю провалилась? Возможно, там ее и надо искать. Мертвую.

– Поясните! – с раздражением потребовал Дурново.

– Снулый шесть лет ловил по Москве темных людей. Он там все и всех знает. В том числе куда обратиться, если надо спрятать труп.

– И что?

– Самое надежное место – Даниловские каменоломни. Давний способ. Говорят, там лежат тысячи…

– Это те пещеры, где вы чуть было не погибли?[39]

– Они.

Тайный советник поежился:

– Бр-р… Три дня сидели?

– Четыре.

– Черт! Я бы застрелился. Или свихнулся. Охота вам снова туда нос совать?

– Неохота. Но надо. Я ведь тоже знаю, куда обратиться. Поэтому Эффенбаху не ответят, а мне ответят.

Дурново понимающе кивнул:

– Да, ваши приятели-рогожцы помогут. Когда едете?

– Прямо сейчас. Однако эта моя вылазка должна оставаться в тайне. От всех, и особенно от моих сотрудников. Они ведь первые на подозрении, вы правы.

– Я утром издам приказ о командировании вас в Либаву. Там убит таможенный служитель. Полицмейстер просил содействия.

– Очень хорошо. Постараюсь обернуться как можно быстрее. Разрешите идти?

Тайный советник вместо ответа втянул ноздрями воздух.

– Постойте-ка! Чем это таким вкусным от вас пахнет?

– Попил чаю с молодой богатой вдовой.

Дурново, известный юбочник, сразу загорелся любопытством:

– И как она? Хороша?

– Магнетическая женщина, – ответил Алексей. – Предложила мне пять тысяч, если я поймаю убийцу, но только чтобы это был не Лерхе!

– Ого! А другого она вам ничего не предлагала?

Сыщик промолчал, и Дурново вздохнул:

– Эх, где мои годы, где мой кортик… Ну, с Богом!

Перед тем как ехать домой, Лыков опять заглянул на Вознесенский проспект. Он спросил Василия Лукича, нет ли в доме фотографического портрета его хозяина. Тот вынес из спальни карточку в рамке.

– Вот… на Масленую снимался…

Дуткин был в дорогом рединготе, самодовольный и щекастый. И не подозревал человек, какие испытания его ожидают…

– А той француженки?

Старик, бранясь под нос, открыл ящик бюро.

– Вот она, шельма! Сколь средствов из нашего дуралея выманила…

Клотильда Лавинэ действительно оказалась молодой и красивой. На обороте портрета обнаружилась надпись: «Котику от ево киски». Лыков стал засовывать добычу в карман, когда Василий Лукич обратился к нему:

– Ваше высокоблагородие! Правду говорят, что, ежели эта шалава не отыщется, барину каторги не миновать?

– Увы, правда.

– Вы уж сыщите ее! Я за вас весь остатний век Бога молить стану, только ослобоните Илидора от каторги! Он же мухи сроду не обидел, какое тут может быть убивство? В одном только и виноват, что доверчив. А такие люди Господу более других угодны!

И старик зарыдал в голос, бормоча бессвязно:

– За ним в каторгу пойду… Пропадет Илидорчик без меня, пропадет! Сыму домик напротив темницы и стану барина соблюдать… Найдите супостатов, не дайте злу свершиться! Найдите, Христом-Богом молю…

Лыков ушел с тяжелым сердцем.

В четыре часа пополудни он ступил на московский дебаркадер. Эх, Первопрестольная! Все те же суета да грязь. Нет в тебе столичного лоска…

С вокзала Алексей направился в Никитниковский переулок. На втором от угла доме, по правой стороне, красовалась подновленная вывеска: «Мастерская ретирадников привилегированных систем». Сыщик стукнул в раму два раза. Дернулась занавеска – кто-то разглядывал его изнутри. Затем дверь распахнулась, и раздался радостный голос:

– Заходи, редкий гость, гость дорогой!

Лыков шагнул в дом и попал в объятия крепкого мужика серьезной наружности. Это был Антон Решетов, помощник Степана Горсткина.

– Будь здоров, Антон Иваныч. Где сам? Дома ли?

– Чаевничает. Будешь себя хорошо вести, и тебе нальет…

Горсткин был начальником секретной службы поповцев австрийского согласия, иначе именуемых рогожцами. Это самый богатый в империи старообрядческий толк, и капиталы там огромные. А где большие деньги, случаются большие неприятности. Степан и его люди призваны их разрешать.