Год назад с Горсткиным приключилась беда. Мишка Мазурин, непутевый сын владельца Реутовской мануфактуры, нанюхался кокаину. И решил пристрелить папашу, а потом и себя. Неизвестно, что померещилось балованному кретину после «кикера». Но Мишка приставил к голове отца револьвер и долго объяснял ему, почему тот должен умереть. Полицию Мазурин-старший умолял не звать, поэтому послали за Горсткиным. Горсткин зашел, увидел жуткую картину и начал убалтывать кокаиниста. А сам незаметно подвигался к нему от порога. Ему оставалось всего ничего, как вдруг парень выстрелил. То ли Степан что-то не то ляпнул, то ли сдали траченые нервы. Пуля попала Горсткину в голень левой ноги и раздробила кость. Больше Мазурин-младший сделать ничего не успел. Горсткин, уже теряя сознание, выбил у него револьвер, а подоспевший Антон окончательно щенка обезвредил. Но Степану отняли ногу по колено, и теперь он ходил на костылях. Мазурин-старший отблагодарил его большой суммой, а непутевого сына отослал учиться в Лондон. Где тот вскоре и кончил жизнь вследствие усиленной морфинизации…

Степан крепился, быстро выучился ходить с палками и вообще мало изменился после несчастья. Лыков, когда узнал о случившемся, испугался, что калеку выкинут со службы. Но могучий клан Морозовых отстоял Горсткина. Он сохранил должность, разве что стал реже гоняться за всякой шушерой.

Увидев гостя, инвалид попытался встать, но не успел: Лыков по-свойски уселся напротив.

– Чашка лишняя найдется?

– Да была где-то… сколотая. Как раз для таких, как ты. Чего телеграмму не дал?

– Все очень быстро случилось. Дело необычное. Мне надо получить справку из одного места.

– Из какого? Для Лешки Лыкова расстараемся!

– Хочу узнать у подземных людей из Даниловки, не привозили ли им на той неделе мертвую барышню.

Степан так и застыл с чашкой у рта. Посидел молча, потом отставил посуду и сердито сказал:

– Дурак! Ты оттудова еле ноги унес! Девять годов прошло, я думал, ты за это время поумнел. А выходит, наоборот, поглупел!

– Степан, ты на меня не ори… Просто так туда не ходят. Мне надо.

В комнате стало тихо. Горсткин возмущенно сопел, но – Алексей видел – уже думал, как сделать. Решетов сидел безмятежно. Под землю так под землю…

– Кто там сейчас «губернатором»? – спросил Степан у помощника.

– Шайтан-оглы.

– Да вы что! – обрадовался Лыков. – Я ж его знаю! Может, и он меня не забыл?

– Если не забыл, так даже хуже, – осадил сыщика Антон. – Ты ведь когда с ним говорил, фартовым прикидывался?

– Не совсем фартовым. Вольным человеком, что ищет двух мошенников.

– Какая разница! Не сыщиком, правильно?

– Ну…

– Вот обидится на тебя Шайтан-оглы за тот обман и захочет наказать!

– Ты чего меня стращаешь! – воскликнул Алексей. – И без тебя страшно.

– Боишься все-таки? – обрадовался Горсткин. – А я думал, совсем с катушек съехал…

– Есть маленько, – признался надворный советник. – Хотя за что подземным жителям меня казнить? Зла я им не делал. В полиции служу? За такое не убивают. Хочу получить справку и хорошо за нее заплачу. Им одна выгода!

Горсткин задумался, рисуя пальцем на скатерти какие-то знаки. Сыщик подыграл ему:

– Опять же, если за меня попросят такие люди, как вы!

– Ишь как запел. Чуешь, куда клонит? – покосился на своего помощника Степан.

Решетов рассудительно ответил:

– А давай я съезжу и передам.

– Вместе поедем, – строго сказал начальник секретной службы. – Вели закладывать.

Антон вышел распорядиться, а Горсткин обратился к сыщику:

– Тебе, как всегда, срочно?

– Да. В Петербурге человек невинный в тюрьме сидит.

– Шайтан-оглы сейчас в осаде. Ищут его твои друзья-приятели со всей сноровкой, да никогда не найдут. Он из-под земли уже год не вылазит. А если вылазит, то так, чтоб о том никто не знал. Мы с Антоном сейчас поедем в Даниловскую слободу. Там встретимся с управляющим салотопенным заводом, обскажем ему твою просьбу. Тот передаст дальше по команде. Через несколько рук дойдет до «губернатора». А уж он как решит…

– Когда мне ждать ответа?

– Думаю, завтра к вечеру. Теперь изложи слово в слово, что именно требуется и сколько ты за это платишь.

– Сообщи «губернатору» так: известный ему Лыков, нынче чиновник Департамента полиции, просит о справке. Привозили ли им несколько дней назад покойницу, молодую девку? Некто Агейчев, бывший сыщик. Пусть только скажет, да или нет. Плачу за справку две сотни независимо от ответа.

– Ишь, две сотни! Начальство тебе такие деньги доверяет? – усмехнулся Степан.

– От него дождешься! – в тон ему ответил Лыков. – Кучу бумажек надо заполнить, чтобы червонец с мелочью получить. Я плачу из своих.

– Пошто? – удивился Горсткин. – Человека из тюрьмы вызволить? Он тебе сват-брат?

– Нехорошо, когда люди зря страдают.

– Так мир устроен, не тебе его менять, – нравоучительно объявил Степан. – Попал в темницу – значит, Богу оно потребовалось. Дух укрепить или за грехи наказать. Не суйся в Божий замысел!

– Степа, шел бы ты… в Даниловскую слободу, – ласково послал товарища сыщик. – И не вздумай там торговаться!

Тут вернулся Решетов.

– Готово.

Рогожцы укатили, а Лыков пешком отправился на Солянку. Игумнов, владелец дома, из которого съехала француженка, ему не обрадовался.

– Опять двадцать пять! Неделю меня мурыжат, про одно и то же спрашивают! Сколько можно? Всех жильцов мне распугали!

Игумнов проживал на первом этаже старого послепожарного дома, а второй сдавал внаем.

– Мне нужно узнать, был ли у вас пятого июня, в воскресенье, вот этот господин, – Алексей протянул хозяину карточку Дуткина. – Взгляните, он приметный.

Но Игумнов отказался даже бросить взгляд.

– Я все уже рассказал. А вы меня куда впутываете? Думаете, не знаю, чем кончится? Коготок увяз, всей птичке пропасть! Замучишься потом от вас откупаться…

Лыков хотел рявкнуть как следует, но вспомнил повадки Снулого и сдержался. Ведь Эффенбах его такого шесть лет терпел! Сами виноваты, что люди с нами говорить не хотят. И сыщик сказал просительно:

– Этот человек сейчас сидит в тюрьме в Петербурге. За то, чего не совершал. Посмотрите, пожалуйста. Вы можете помочь, по-христиански.

Домовладелец, видимо, никогда не слышал от полиции таких речей. Он смутился и ответил:

– Да-да, конечно. Давайте. Грех не помочь. Надо еще Гаврилу-дворника позвать. Он хоть и пьяница у меня, но ум пока не пропил. Всех помнит. Гаврила!