Тело согласно отозвалось, оно тоже помнило вкусную холодную воду, утолившую жажду. На улице-то жара, пить хочется постоянно, и тогда тоже хотелось.

— Погоди. — Велел Салаватов, поднимаясь, ушел на кухню. А я вот хочу встать, но не могу — голова кружится, что твоя карусель. Это, наверное, от жары и нервов. Вот с нервами у меня определенно проблемы, а что, если ничего не было? Что, если Лара привиделась и это я сама на балкон пошла? Я, наверное, с ума схожу.

Тимур вернулся и мрачно сообщил.

— Бутылки нету.

— И что? — Он обижается, что я выпила его воду? Да вряд ли, он на жлоба не похож, Салаватов вообще не жадный.

— Если ты пила воду, то должна была остаться бутылка, но ее нет. Либо бутылку забрали, либо… — Он опустил глаза. Понятно, либо у меня галлюцинации и ярко выраженное стремление к суициду.

— Ни на кухне, ни в мусорном ведре, ни, как я полагаю, вообще в квартире.

— Она забрала ее с собой. — Ляпнула я первое, что пришло в голову, только потом сообразив, что призрак — если я видела именно призрак — вряд ли способен уносить материальные вещи. Выходит, я сумасшедшая.

— Знаешь, — Тимур, присев на кровать, поправил одеяло, — я тебе верю.

— Веришь?

— Верю. Ты не сошла с ума, хотя, придется. — От его улыбки меня бросило в дрожь.

Тимур

Пока Ника спала, а спала она довольно долго — сказались шок и неизвестная дурь, которой ее напичкали — Тимур обыскал сначала квартиру, потом лестничную площадку и, в конце концов, двор. Пусто. Впрочем, он и сам толком не знал, что хочет найти. Что-нибудь, пустяк, подтверждение реальной опасности, угрожающей Нике. Нет, конечно, трюк с балконом — это уже чересчур, не станет она рисковать, да и зачем. С другой стороны, Ника вполне могла специально «забыть» сумочку, а потом разыграла спектакль. Талантливо.

— Ну, чего молчишь?

— А чего сказать?

— Хоть чего-нибудь. Я прав или не прав.

— Не знаю. — Искренне ответила Сущность.

Проснувшаяся Доминика являла собой зрелище столь жалкое, что Тимуру стало стыдно за мысли. Ее едва не убили, диким, извращенным способом, а он, вместо того, чтобы утешить, успокоить, спрятать в конце концов, пристает с вопросами, заставляя наново переживать ужас. Но Салаватов упорно продолжал спрашивать: жалость, жалостью, но пока он не выяснит, что творится вокруг Доминики, она будет в опасности. А она неплохо держалась, послушно вспоминала каждый свой шаг, каждую мелочь. Постепенно Тимур нарисовал картину событий: за ними следили. Правда, еще вопрос, кто следил и за кем: за Никой или за ним самим. Но следили. И, когда он высадил Нику у подъезда, убийца решил воспользоваться ситуацией.

Он или она. Скорее всего «она»: мужчине довольно сложно играть роль «погибшей сестры». Значит, она хорошо подготовила сцену: летняя жара, постоянная жажда и холодная бутылка минеральной воды. Почти как в сказке про яблочко наливное, которое так и манит… Ника не устояла. Выпила, даже не задумываясь над тем, откуда взялась минералка.

— А сам бы задумался? — поинтересовалась Сущность.

— Не важно.

Важно, что Ника выпила минералку с… Кто теперь скажет, что за дрянь растворили в воде, факт, что крышу девочке снесло конкретно. Другой вопрос — сама она решила сигануть с балкона, либо же ей помогли? Тимур склонялся ко второму варианту, и все из-за той же воды. Чтобы вынести бутылку из квартиры, нужно в квартире находиться, и убийца находился. Находилась. Значит, вполне можно допустить, что Нику, когда та захотела выбежать из квартиры, остановил не призрак, а реальный человек. И этот же человек вывел ее, очумевшую и беспомощную, на балкон, посоветовав прыгнуть вниз. Хорошо, что не успела. Он вернулся и спугнул. Он ведь сразу пошел в комнату, увидел Нику на балконе, а в это время убийца вполне мог отсидеться на кухне, а чуть позже, когда Тимур занимался Доминикой, выйти из квартиры.

Остается вопрос «зачем»? Кому могло навредить это испуганное зеленоглазое существо, причем навредить настолько, что убийца не считается ни с затратами, ни со временем, ни с техническими сложностями. Ведь, казалось бы, гораздо проще застрелить или машиной переехать, или придумать еще что-нибудь, не столь изощренное, но гораздо более надежное, если можно так сказать.

Но убийца выбирает сложный и рискованный путь.

— Или у нее просто сдвиг по фазе, а в квартире никого не было. — Сущность выдвинула собственную теорию. — Нет, ну сам подумай…

Салаватов подумал, потом подумал еще раз и, кажется, сообразил…

Собственно говоря, с чего он взял, что Доминику собирались убить? Не убить, а… свести с ума. Кому-то очень нужно выставить ее сумасшедшей. Опять же остается вопрос «зачем», но все сложности прекрасно вписываются в схему. Прекрасно! Если кому-то хочется видеть Нику безумной, он доставит это удовольствие. Осталось донести мысль до Доминикы.

Мой дневничок.

Перечитала. Ну и чушь. Хватит. Я никому ничего не обязана. Тимур сам мог бы интересоваться моей жизнью. И Ника тоже. Они только и могут, что восхищаться, а на самом деле им до меня нет никакого дела, вот умру — даже не заметят.

Умру. Какая хорошая идея, раз и все сразу закончилось. Ни Алика, ни Федор Федрыча, ни похотливых уродов, отрабатывающих на мне "программу", ни других уродов, исходящих слюной при просмотре "взрослого кино", никого, только я и небо. Эта мысль стоит того, чтобы ее обдумать.

Все чаще понимаю, что смерть — единственный выход. Мне не убежать от Алика, героиновый поводок держит крепко, да и кассеты тоже. Пока я послушна, они не всплывут — Алик обещал, но стоит взбрыкнуть — и конец. Салаватов не простит, Алика еще простил бы, это ведь ошибка была, одна большая непоправимая ошибка, а вот кассеты — другое дело. И героин. Зато я могу жить в мире с собой. Один укол и все становится на свои места, я летаю, они ползают. У меня появляется собственный мир, чистый и красивый, в него нет доступа всяким уродам.

Алик обнаглел и перестал платить, считает, что с меня и дозы достаточно. Бог ему судья, мне противно даже думать об этих деньгах, прикасаться тем более. Они вместе лежат — деньги и кассеты. Не те, которые на продажу, другие, на этих вся наша съемочная группа во главе с Аликом и Федор Федрычем. Если кто-нибудь из этих уродов попытается нагадить — у меня есть чем ответить, я не побоюсь. Да и чего боятся, когда смерть всего-навсего забвение, а за ней рай.

Мой рай черного цвета и золотые астры шепчут ласковые слова