странной фразой: «тебе, мой ангел, дар прощальный, пускай земля родная вас хранит».

— И что бы это могло значить?

— Так ясно ж все, нужно могилу Вайдину сыскать, а в ней, значит, и клад лежать будет. Богуслав-то, говорят, после раскаивался сильно, что Вайду убил, вот и золото, которое для оборотня собрал, на ее могиле оставил.

По мнению Аполлона Бенедиктовича, сия теория не выдерживала ни малейшей критики, ежели Вайда умерла в лесу и там же похоронена, то откудова князю знать, на какой из полян ее могила находится? Да и не так все было, спасибо пану Охимчику — просвятил. Но Федор верил в красивую сказку и разрушать эту веру было неудобно, пускай, ежели ему так больше нравится.

Доминика

Визит к врачу остался в моей памяти клубком гадких запахов и грязных цветов. Серый, зеленый, белый. Хлорка, формалин и ядовито-сладкие духи медсестры, похожей на оголодавшую вампиршу. Врач выглядел настолько блеклым и уставшим, что я всерьез призадумалась — а, может, черноволосая девица с неестественно белой кожей и карминовыми губами, и вправду сосет из него кровь.

Слушал доктор меня вполуха, откровенно зевал и изредка делал в карточке непонятные простым смертным пометки. От этой его тоскливой обреченности становилось не по себе, а ну как черканет что-нибудь этакое, вроде направления в психушку? Но обошлось. Доктор посоветовал больше отдыхать и прописал таблетки с труднопроизносимым названием, прочесть которое мне не удалось, несмотря на все старания. Рецепт я вышвырнула в урну, Тимур лишь хмыкнул. Смешно ему? А мне страшно! Мне очень страшно!

Следующим пунктом программы были новые замки, к выбору которых Салаватов подошел со всем тщанием, он их разве что на зуб не пробовал. И слесаря вызвал из частной фирмы, чтобы установить сразу, а не ждать какой-то мифической очереди. Новые замки придали уверенности, я ощутила себя царевной, запертой в сказочной башне, под надежной защитой дракона. Правда мой дракон больше смахивает на бандита с большой дороги, но тут уж ничего не поделаешь.

— Я уеду.

— А я?

— А ты дома сиди и никуда… Слышишь, никуда не выходи, ясно?!

— Ясно. — Перспектива остаться в полном одиночестве не радовала, но перечить Салаватову я не решилась. Да и замки новые, только-только поставили, до меня не доберутся, если, конечно, я сама дверь не открою. А я не открою. Никому. Ни милиционеру, ни почтальону, ни сантехнику, ни соседке снизу, которую "случайно затопили" — эти фокусы в детективах проходили, не попадемся.

— И носу за порог чтобы не высовывала! — велел Тимур вместо "до свиданья".

— Клянусь.

Он уехал, и сразу стало тоскливо. Чем заняться? Уборкой, что ли? А, собственно говоря, почему бы и нет? Здесь давно пора прибраться, заодно и отвлекусь.

Отвлеклась. Запала хватило ровно на час, вернее, хватило бы и на больший срок, но я наткнулась на пакет, брошенный в коридоре. В пакете лежали Ларины тетради. Точно, Тимур велел взять их с собой, чтобы поглядеть в спокойной обстановке, я и сложила в пакет, который притащила сюда. Притащить, притащила, но вот забыли мы про него напрочь. Вот и ладно, пока Салаватова нет, я с тетрадями разберусь.

Разложилась на полу — места больше и не так жарко. Итак, судя по всему, это Ларины конспекты. Иван Грозный, Казань, реформы Петра Первого — это, надо полагать, история. Тетрадь я отложила в сторону. Дальше что? Снова история, но уже искусств. Анатомия. А это интересно зачем? Ладно, уже не столь важно. Кучка, куда я складывала просмотренные тетради, росла, а вторая уменьшалась. Я уже поняла бесполезность занятия, и продолжала исключительно из врожденного упрямства. Наверное, поэтому не сразу заметила, что эта тетрадь отличается от предыдущих. Почерк Ларин, буквы русские, а прочитать не могу. Но так же не бывает!

Предприняв несколько попыток, я убедилась, что очень даже бывает. Буквы складывались в совершенно бессмысленные слова. Я попыталась читать сзади наперед, и через слово, и через букву, и через две буквы. В общем, попыток было много, но все они закончились неудачей. Шифр? Шифр используют, когда хотят что-либо спрятать.

Но в любом шифре должна быть логика, кажется, это еще ключом называют. То есть, если я отыщу этот самый ключ, то прочту записи. А, если прочту записи, то пойму, кто так настойчиво сживает меня со свету. Следующие несколько часов ушли на поиск ключа, чего только я не делала: и заменяла буквы цифрами, а потом снова буквами, и складывала цифры между собой, и делила, и умножала, и подносила зеркало и даже нагревала страницу над камфоркой, чтобы проступили другие чернила. Как и следовало ожидать, другие чернила не проступили, а вот пальцы я обожгла.

Салаватов явился, когда я уже готова была рыдать от возмущения и обиды.

— Чем занимаешься? — Он выглядел усталым, но довольным. Пришлось объяснять. Странно, но зашифрованные записи Тимура не заинтересовали, выслушал, хмыкнул и велел расслабиться. Ничего не понимаю!

Мой дневничок.

С С. мы познакомились у Шныря. С. не наркоманка, она парня вытащить пыталась. Он — скотина, почти такая же скотина, как Алик. Я хотя бы никого за собой в болото не тяну, он же, вцепившись в С. обеими руками, тащит ее за собой. Урод ей сигаретку предложил, я отобрала, отхлестав скота по щекам. Смеялся. Смешно ему, видите ли, обкололся так, что перестал понимать, где земля, где небо, и ржет, точно ненормальный. А С. расплакалась. Понимаю, как ей тяжело.

Пригласила к себе в мастерскую. Никого не приглашала — ни Нику, ни Тимура, ни Алика (он сам приезжает, когда вздумается) — а С. пригласила.

В этот вечер я нашла свою потерянную душу.

Тимур

Оставлять Нику одну было страшно, с другой стороны, брать ее с собой — глупо. Не будет же она полдня сидеть в машине, а, если и будет, то в машине гораздо опаснее, чем в квартире. Оставалось уповать на новые замки, Никину благоразумность и то, что с делами он управится быстро. Так и вышло. Уже подъезжая к дому, Салаватов вспомнил про кассету: вчерашнее происшествие совершенно выбило его из колеи, хотел же посмотреть, а оно вон как получилось.

Пришлось заехать к Нике, благо, ключи у Тимура были. Нелепая квартира со времени последнего визита ничуть не изменилась, те же чересчур яркие, аляповатые обои, та же пятнистая экзотика на стене в рамке, добавилась лишь пыль и некая общая неустроенность, витавшая в воздухе.

Видеомагнитофон с довольным щелчком заглотил кассету, точно радовался, что кто-то о нем вспомнил. По широкому экрану телевизора пошла мелкая рябь.