Затем, по-прежнему отвечая на свои мысли, вернувшие его от болот Березины в Париж гораздо быстрее, чем сани, примчавшие его из Вилковичей, он продолжал:

— Всеми теми несчастьями, какие выпали на ее долю, Франция обязана своей идеологии. Влекомая заблуждениями, она привела к власти людей крови, которые почитали смуту чем-то непреложным, которые заигрывали с народом, предоставляя ему столько самостоятельности, сколько он не в силах проявить. Когда приходится возрождать государство, надо следовать совершенно противоположным принципам; преимущества и недостатки различных законодательных актов надо искать в истории — вот чего никогда не следует терять из виду должностным лицам великой империи: они должны, по примеру президентов Арлея и Моле, всегда быть готовыми защитить суверена, трон и законы. Самая прекрасная смерть для солдата — это гибель на поле брани, но еще более славной будет смерть должностного лица, который погибнет, защищая своего суверена, трон и законы… Но, — добавил он, воодушевляясь, — сколько на свете малодушных должностных лиц, постоянно не выполняющих свой долг!

И, обернувшись к Камбасересу, он продолжал:

— Послушайте, вы мой друг, скажите, как же все это произошло?

Камбасерес внимал буре: он видел, куда направлен весь этот поток слов, — речь шла о заговоре Мале, весть о котором, полученная в Корытне, так обеспокоила императора.

— Ваше величество желает знать подробности? — спросил Камбасерес.

— Да, да, — ответил император, усаживаясь. — Расскажите мне все.

— Ваше величество знали Мале?

— Нет… только в лицо; однажды мне показали его и сказали: «Вот генерал Мале». Я знал, что он состоит в обществе Филадельфов, был большим другом убитого при Ваграме Уде, чью смерть поставили мне в вину… В тысяча восемьсот восьмом году, когда я был в Испании, этот Мале уже составлял заговор против меня; я мог расстрелять его тогда — у меня было, слава Богу, достаточно доказательств, — но, что вы хотите, я ненавижу кровь… Тот юный Штапс сам хотел умереть — я же помиловал его. Они думают, что меня ничего не стоит убить, безумцы! Но вернемся к этому человеку… Он находился в сумасшедшем доме, куда я разрешил перевести его… Видите, Камбасерес, что значит постоянно говорить со мной о снисхождении! И при этом я жестокий тиран! Где находился этот сумасшедший дом?

— У заставы Трона, сир.

— Как зовут владельца?

— Доктор Дюбюиссон.

— Друг или враг?

— Доктор?

— Да. Я спрашиваю вас, был ли он в числе заговорщиков?

— О! Боже мой! Бедняга! Он и не подозревал ни о чем.

— Но это он открыл дверь?

— Э нет! Мале перелез через стену.

— Один?

— С одним жителем Бордо, аббатом Лафоном; у них был целый портфель, набитый приказами, сенатскими решениями, прокламациями. Двое сообщников ждали их на улице: Бутрё, сборщик налогов, и Рато, капрал.

— И эти два негодяя решились сыграть роли: один — префекта полиции, другой — адъютанта?

— Да, сир.

— Мне кажется, там был еще какой-то священник… Священники! А я ведь немало для них сделал!

— Тот был испанец.

— Тогда это меня не удивляет…

— Он оказался старым знакомцем Мале по тюрьме, жил на Королевской площади. Именно у него и были спрятаны оружие и генеральская форма, перевязь адъютанта и пояс комиссара полиции.

— Они все предусмотрели! — нетерпеливо воскликнул Наполеон. — И что было дальше?

— Переодетый, вооруженный, Мале постучался в казармы Попинкур и приказал доложить о себе полковнику, назвавшись генералом Ламоттом…

— Итак, — прошептал Наполеон, — кому угодно и как угодно можно совершать подобные штуки под вымышленным именем! А что полковник?

— Полковник, сир, лежал больной в постели, в горячке; генерал Мале вошел к нему со словами: «Итак, полковник, есть новости: Бонапарт умер!»

— Бонапарт! — повторил Наполеон. — Да, для некоторых я по-прежнему Бонапарт! Но зачем тогда мне были нужны четырнадцать лет успеха, Восемнадцатое брюмера, коронация, мой союз с самой старинной европейской династией, если наступит день, когда первый встречный скажет: «Бонапарт умер!» — и все будет кончено?.. Бонапарт умер! Но Наполеон Второй, с ним-то что стало? Мне кажется, что Наполеон Второй еще жив?

— Сир, — ответил Камбасерес, — вы ведь знаете, что такое солдат: когда он видит приказ, он не обсуждает его, а повинуется.

— Да, но если приказ фальшивый?

— Полковник считал, что приказ подлинный; он вызывает своего начальника штаба; приказ снова зачитан мнимым генералом Ламоттом; созывают когорту и отдают ее в распоряжение Мале. С этим отрядом, у которого нет ни одного патрона и который для учений пользуется ружьями с деревяшкой вместо кремня, Мале отправляется в тюрьму Ла-Форс, приказывает открыть двери, вызывает одного корсиканца по имени Броккекьямпи…

— Корсиканца? — прервал Наполеон. — Я уверен, что этот не дал себя одурачить! И что дальше?

— А дальше были генералы Лагори и Гидаль.

— Гидаль! И этого я мог отдать под военный суд и отправить в Тулон: его связь с англичанами была очевидной, в этом я уверен!

— Да, конечно; но вместо этого он получил мандат сенатора; затем следует Лагори, которому вручают назначение на пост министра полиции и приказ арестовать его предшественника Ровиго.

— Этот, — подхватил Наполеон, повинуясь тому чувству справедливости, что хоть и могло ему порою изменить, все же было ему присуще изначально, — этот мог быть введен в заблуждение: он был разбужен в четыре часа утра, отставлен от должности военной силой… — у него было оправдание… Посмотрим, Камбасерес, во что все это вылилось.

— Тут, сир, вся акция разделилась: в то время как новый министр полиции идет арестовывать прежнего, Мале прежде всего отправляет вестового в казармы Бабилон с пакетом, который адресован расквартированным там унтер-офицерам; в пакете находились копии постановлений Сената и приказ сменить новой ротой посты на Бирже, в Казначействе, в Банке и на заставах.

— Кто был начальником этого отряда? — спросил Наполеон.

— Полковник Рабб.

— Этот-то хотя бы сопротивлялся, надеюсь?

— Он был так же обманут, как и полковник Сулье, сир, и подчинился приказу.

Наполеон хлопнул в ладоши.

— Да, — прошептал он, — посмотрим!

— В это время Лагори двинулся к зданию общей полиции, направив Бутрё к префектуре: префект арестован и переправлен в тюрьму Ла-Форс…

— В камеру Гидаля… Отлично сделано! Но почему он позволил себя арестовать?

— Однако, сир, посреди всей этой суматохи барон Паскье успел отправить посланца к герцогу Ровиго, но посланец не сумел проникнуть к нему прежде Лагори: тот шел быстро и взламывал двери; он собирался уже выставить дверь кабинета министра, когда тот сам появился в дверях.