«Я позабочусь о тебе, – сказал ей старик Сиверт. – В случае, если я не поправлюсь и не задержусь на этой земле, я постараюсь, чтоб ты не пропала с голоду». Олина воскликнула, что она от изумления лишилась дара слова, но слова все-таки нашлись, она была растрогана, плакала и благодарила; никто бы не сумел так, как она, найти связь между земным даром и, например, «великим воздаянием небесным на том свете». Нет, дара слова она не лишилась.

А Элесеус? Если вначале он, может, и отнесся со всей душой к положению дяди, то со временем он начал задумываться. Он попробовал было намекнуть: «Ведь касса-то не то чтобы в полном порядке». – «Ничего, кое-что и после меня останется!» – ответил старик. «Наверно, у тебя есть деньги в каких-нибудь банках?» – спросил Элесеус, потому что ходили такие слухи. «Ну, там видно будет, – сказал старик. – А сети, а усадьба с постройками, а стадо рыжих да белых коров! Что за ерунду ты несешь, браток!»

Элесеусу было невдомек, сколько могут стоить сети, но стадо он видел своими глазами: все оно состояло из одной коровы. Корова была рыжая с белым. Дядя Сиверт, должно быть, бредил. Да и в счетах старика Элесеус не очень-то разобрался, в них была порядочная каша, особенно с того года, когда счет перешел с далеров на кроны; общинный казначей частенько засчитывал мелкие кроны в полные далеры. Не диво, что он воображал себя богачом! Элесеус опасался, что, когда все разберется, вряд ли от наследства много останется, да пожалуй, что и ничего. Может, и вовсе ничего.

Что ж, Сиверт мог с легким сердцем обещать ему то, что останется после дяди.

Братья частенько подшучивали над этим, Сиверт и не думал расстраиваться, наоборот, он бы, наверное, куда больше угрызался, если б и в самом деле проморгал пять тысяч далеров. Он прекрасно понимал, что его назвали в честь дяди из чистого расчета, сам он ничего от дяди не заслужил. Потому он и уговаривал Элесеуса принять наследство.

– Оно твое, понятное дело; давай заключим письменный уговор! – сказал он. – Я разрешаю тебе разбогатеть. Смотри не упускай случая!

Вдвоем им было весело. Сиверт больше всех помогал Элесеусу вынести жизнь дома; без него многое было бы гораздо мрачнее.

А тут на Элесеуса опять словно нашла порча, три недели безделья за перевалом не принесли ему пользы, он ходил там в церковь и франтил, встречаясь с девушками. Дома, в Селланро, никого не было, новая служанка Йенсина не в счет, простая работница, она больше подходила Сиверту.

– Вот бы посмотреть, какая стала Барбру из Брейдаблика с тех пор, как выросла, – сказал он.

– Сходи к Акселю Стрёму и посмотри! – ответил Сиверт.

Однажды в воскресенье Элесеус так и сделал. Он ведь побывал на людях, набрался бодрости и веселья, разохотился, его приход внес оживление в землянку Акселя. Да и Барбру была не из таких, чтоб ею стоило пренебречь; во всяком случае, в их глуши она была единственная, она играла на гитаре и бойко разговаривала, к тому же и пахло от нее не пижмою, а настоящими духами, одеколоном. Элесеус, со своей стороны, дал понять, что приехал домой только на побывку, в отпуск, скоро его опять потребуют в контору. Да, как-никак, а приятно побывать дома, на старом пепелище, к тому же теперь ему одному отвели всю светелку. Но, конечно, это не город!

– Да, что и говорить, деревня городу не чета! – поддержала Барбру.

Аксель совсем стушевался перед этими двумя горожанами, ему стало скучно, и он пошел посмотреть на землю. Они остались на свободе, и Элесеус совсем развернулся. Он рассказал, что побывал в соседнем селе и похоронил своего дядю, не забыв добавить и о том, что держал речь над гробом.

Уходя, он попросил Барбру проводить его немножко. Ну уж нет, извините!

– Разве в городе принято, чтоб дамы провожали кавалеров? – спросила она.

Элесеус покраснел, поняв, что обидел ее.

А в следующее воскресенье снова отправился в Лунное, захватив на этот раз с собой тросточку. Как и в прошлый раз, они весело болтали, и опять Аксель остался ни при чем.

– У твоего отца большая усадьба, и он страсть как застроился, – сказал он.

– Да, он и сейчас строит. Отцу-то что! – ответил Элесеус и прибавил, чтоб порисоваться: – Вот нам, беднякам, хуже!

– Как так?

– А разве вы не слыхали? Недавно к нему наведались шведские миллионеры и купили медную скалу.

– Да что ты! Так он получил много денег?

– Ужасно много. Не подумай, что я хвастаю, но они заплатили кучу денег. Да, так что я хотел сказать? Ты говоришь: строит? Я вижу, у тебя тоже приготовлены бревна, сам-то ты когда будешь строиться?

Барбру ответила за него:

– Никогда!

Никогда! – это уж слишком сильно сказано. Аксель наломал камней еще прошлой осенью, зимой перевез их на хутор, в этом году в промежутках между полевыми работами сложил фундамент с подвалом и всем, что положено, осталось только сколотить сруб. Он рассчитывал подвести избу под крышу нынче осенью и собирался попросить Сиверта прийти на несколько дней помочь ему, – что скажет на это Элесеус?

– Ну что ж. Но можешь взять и меня, – с улыбкой сказал Элесеус.

– Вас? – почтительно спросил Аксель, вдруг переходя на «вы». – У вас дар на другое.

Как приятно быть признанным даже и в глуши!

– Боюсь только, что руки мои не очень к этому пригодны, – жеманно сказал Элесеус.

– Покажи-ка! – промолвила Барбру и взяла его руку.

Аксель опять выключился из разговора и вышел; они снова остались одни. Они были ровесники, вместе учились в школе, вместе играли, целовались и бегали, теперь они с чувством бесконечного превосходства освежали свои детские воспоминания, и Барбру немножко кокетничала. Понятно, Элесеус совсем не то что важные конторщики в Бергене, в очках и с золотыми часами, но здесь, в глуши, и он барин, этого у него не отнимешь! Она вынула и показала ему свою бергенскую фотографию, вот какая она была тогда, а теперь…

– А чем же ты теперь-то плоха? – спросил он.

– По-твоему, я не очень подурнела?

– Подурнела! Вот что я тебе скажу: по-моему, ты стала вдвое красивее, во всяком случае, округлилась. Подурнела? Нет, подумать только!

– Правда, на мне красивое платье, с вырезом у шеи на спине? И серебряная цепочка, видишь? Она стоила очень дорого, мне подарил ее один из конторщиков, у которых я служила. Но потом я ее потеряла. Не то что потеряла, а мне понадобились деньги на дорогу домой.

Элесеус спросил:

– Можно мне взять эту карточку?

– Взять? А что ты мне дашь за нее?

Элесеус отлично знал, что на это ответить, но не посмел.

– Я тоже снимусь, как приеду в город, и пришлю тебе свою, – сказал он.

Она спрятала карточку и сказала:

– Нет, у меня только одна эта и осталась.