еще земля, именно земля, открытие которой, долгожданное и необычайное, так волнует душу; земля, где не было российской скуки, не было церквей и кабаков; земля, где так много ребятишек, веселых, смышленых и знающих все, что делается на мировой стройке, спроси у любого — скажет; земля, где больше молодых и безусых, чем стариков, где столько работниц, одетых во все цвета радуги, столько разноязыких людей… Прислушаешься к любому разговору и услышишь слова, которых еще не знала, не слышала южноуральская степь: промфинплан… конвейер… энтузиазм… буксир… штурм… От всего этого несло свежим ветром и вместе с тем фронтовой тревогой… И тут же рядом, на этой земле жили и цепко хватались за нее рвачи, разгильдяи, головотяпы, ротозеи, болтуны, бесхозяйственные люди, которые жили без плана и сметы и умели только штурмовать, а то и хуже — создавать такой порядок, при котором никто ни за что не отвечал… И надо было очищать эту землю от всего наносного, от пережитков прошлого, от недостатков и промахов времени.

В этот день Серго побывал на заводе, на нескольких строительных площадках, радовался и огорчался, хвалил и ругал. К вечеру, после первой смены, он попал на строительство четвертой домны. Рабочие других участков помогали строителям: таскали кирпичи, тес, копали землю, готовили бетон. Среди землекопов, рывших траншею, оказался и Алексей Петрович. Он сразу узнал Серго, смутился, обрадовался, перестал копать и глядел на него с доброй улыбкой.

— Что, устали? — спросил Серго. — А ну-ка, дайте мне лопату!

Не успел Серго сделать несколько взмахов, как Алексей Петрович запротестовал: неловко заставлять работать такого почетного гостя.

— Какой же я гость? — засмеялся Серго. — Я тут в некотором роде хозяин. А впрочем, возьмите. У вас это дело, по-моему, лучше получается, — сказал он, передавая лопату Пологову.

Вечером Серго был на домне, ночью — на мартене, утром — на блюминге. Блюминг должны были пустить еще к весне.

— Что нужно сделать, чтобы пустить стан в ближайшие же дни? — спросил он. — Страна остро нуждается в металле. — Он посмотрел на собравшихся рабочих и сказал, как бы поясняя свою мысль: — В прошлом году мы выписали из-за границы проката на шестьдесят миллионов золотом, в этом году мы также ввозим прокат из-за границы миллионов на сорок. А если мы скорее пустим стан «500», то будем иметь готовую продукцию, значит, меньше будем выписывать металла из-за границы. Это значит, будем меньше вывозить товаров и продуктов, в которых мы сами нуждаемся. Немало хлеба и мяса нужно вывезти из страны, чтобы заплатить за металл и требующиеся нам машины. Не лучше ли нам нажать у себя и поскорее дать стан «500»? Только нужно работать как следует. А не так, как это делают некоторые… Я вот шел с одним товарищем. Меня никто не знал, его никто не знал, и видим мы: шесть женщин и работают блестяще, — а надо прямо сказать, что женщины ударнее работали, чем мужчины, — женщины копают землю, а один мужик, этакий верзила, сидит и смотрит. Спрашиваю: «Что вы здесь делаете?» Он отвечает: «Я бригадир». — «Где твоя бригада?» — «Вот она», — и указывает на женщин. «А почему ты сам не работаешь?» — «Я бригадир». Боюсь, что он себя даже ударником считает.

— А еще какие у нас недостатки, товарищ Серго?

— А вот я сегодня собираюсь выступить на слете ударников. Постараюсь не забыть и о недостатках.

Рабочие засмеялись, а Нечаев сказал:

— Они работать умеют.

— Многие у вас работать умеют, — согласился Серго. — А руководят ими не всегда как следует. Вот вы, товарищ директор, — здесь, и все здесь. И ни одного командира на другом участке. Все — на блюминге. Потому, что приехал товарищ из Москвы. — Серго улыбнулся. — Приехал и спрашивает про блюминг. Значит, все туда, все на блюминг.

Нечаев начал оправдываться. Стоявший рядом с ним Кузнецов молчал.

— Я по заводу прошел, — продолжал Серго, — и вижу, что это, к сожалению, так.

— Справедливо, — тихо сказал выдвинувшийся из толпы Черкашин.

Это замечание привлекло внимание Орджоникидзе.

— Вне всякого сомнения, — подтвердил нарком и спросил: — Разрешите узнать, кто вы?

Черкашин назвал себя.

— А что тут делаете?

— Шефствую. От имени руководства…

— Любопытно!

— Потому-то я и сказал, — усмехнулся Черкашин.

Нечаев, которому не понравилась усмешка Черкашина, хотел пригласить наркома на новый участок.

— Нет, погодите, это интересно. И вы здесь не мешаете?

— Я стараюсь не мешать.

Серго захохотал.

— А что по этому поводу скажет начальник строительства блюминга? Где вы, товарищ Громов?

Сергей Сергеевич подошел. Орджоникидзе поздоровался с ним.

— Этот вот шеф вам не мешает?

— Мы с ним в общих чертах мирно живем.

— В общих чертах? А более конкретно?

— Уживаемся, — подтвердил Черкашин. — Ему с уполномоченными легче. Не одному отвечать за промахи и ошибки.

Громов почти злобно глянул на Черкашина.

— Это правда, — подтвердил Кузнецов.

— Так, — неопределенно проговорил Серго и вспомнил, как он сегодня думал, ходя по городу и заводу, о новой земле, о том, что есть на ней хорошего и плохого.

Черкашин подошел еще ближе.

— Видите ли, может быть, вам, Григорий Константинович, и не понравится то, что я скажу…

— Может быть, — спокойно согласился Серго.

— Но я все же скажу… скажу, может быть, не столько о нашем строительстве, сколько вообще… если, конечно, вы согласитесь выслушать…

— Мне бы хотелось выслушать прежде всего о кремнегорском строительстве… или вы в присутствии руководящих товарищей не решаетесь? — указывая на директора и секретаря парткома, спросил Серго.

— Нет, я скажу. Но это в одинаковой степени относится ко всему нашему строительству.

— Слушаю вас.

— Стилем нашего руководства зачастую становится самотек.

— Ерунду говорите! — не выдержал Нечаев. — Мудрите.

Разговор этот был ему неприятен. Вчера, предложив Громову явиться в управление, он предполагал предупредить его в последний раз, а возможно, и снять с работы. Все зависело от того, как Громов повел бы себя. Нечаев мог пойти на крайнюю меру. Даже то, что в настоящий момент он не видел достойной замены, не остановило бы его. Нечаев не любил Громова. Но еще больше не любил он людей, которые слишком заумно разговаривают. Люди прямого действия, даже если у них громовские повадки, были ему больше по душе. Во всяком случае, с Громовым легче работать, чем с таким вот философом, как Черкашин… И на кой черт вылез он со своими умозаключениями?!

Черкашин выжидающе посмотрел на Серго.

— Продолжайте, продолжайте, — сказал нарком.

— Если где что случилось, все бегут в одно место. И, конечно, забывают о других.

— Это так. Но ничего нового вы мне не сказали.

— Я и не рассчитывал на это. Я просто согласен с вами, потому и заговорил.

Серго