– Странный вечер сегодня, однако. Вы не замечаете, Антон Павлович? Ко мне в гости пришли судья, который приземлил меня на пятерик, да зоновский педераст. Хорошая у нас компания. Нас очень многое связывает. Образ мышления, например, работа... Вы присаживайтесь, Антон Павлович, мой стол – ваш стол.

Последние слова Шкаликов, кажется, произнес на самом деле от всего сердца, поэтому проголодавшийся Струге не преминул воспользоваться возможностью. Было бы несерьезно отказываться от еды в доме человека, который хоть и не по своей воле, но все-таки спасает твою жизнь. Принцип того, что в доме врага никогда не едят, здесь выглядел бы смешным. Да и какой Шкаликов враг? Струге – не из НКВД, а Шкаликов – не английский шпион.

Хозяин наложил в тарелку заморских кушаний и поставил на пол рядом с собой.

– Фантик, иди возьми.

Глядя, как вечно голодный Миротворец вернулся с тарелкой на табурет и принялся за еду, он, гонимый мыслью о том, что в его доме харчуется «чухан», не удержался от реплики:

– Фантик, это тебе на малолетке надолбили столь гнусный партак?

Востриков обреченно мотнул головой – рот был набит курицей с сыром.

– А сейчас под «хвост» не зашпиливаешь?..

Лихорадочное мотание головой – «нет».

– Хоть это радует... Антон Павлович, чем обязан визиту столь высокого гостя? – Этот вопрос был обращен непосредственно к Струге.

– Савелий Викторович (память Антона на имена не подводила еще ни разу), меня и упомянутого вами господина в данный момент преследует небольшая банда. Не думаю, что это коллектив присяжных заседателей. Скорее всего это люди, желающие моей смерти. Все бы ничего, но мне очень не хочется, чтобы и этот товарищ, – Антон показал на Вострикова, – попал к ним в руки. Судя по всему, сейчас в подъезде осуществляется поквартирный обход на предмет нашего обнаружения. Если позвонят в дверь, не открывайте. Хорошо?

– А знаете, как хочется открыть? – улыбнулся во весь рот Шкаликов, обнажая около десятка золотых зубов. В его левый клык был вставлен маленький бриллиант, отчего улыбка всегда приобретала какой-то мистический характер. Бриллиант хотели конфисковать вместе с квартирой, но адвокат Шкаликова сумел убедить суд в том, что алмаз в клыке его подзащитного носит не материальную, а моральную подоплеку. Шкаликов-де рожден в мае, и алмаз – это камень его души и поддерживает в покое его ауру.

После вопроса Антон понял, что здесь он в безопасности. Шкаликов, конечно, не любит государственные порядки и в их наличии видит только необходимость их нарушать, но сдавать первым попавшимся «браткам» судью он не станет. Во-первых, понятия не позволяют – он бизнесмен-вымогатель, а не кровожадный урка. А во-вторых, Земля имеет форму чемодана, и за каждым углом в будущем можно встретиться в несколько иной интерпретации. Да и что Шкаликову до тех балбесов, которые сейчас звонками разрывают тишину его квартиры?..

– Фантик... – шепотом позвал Вострикова Шкаликов. – Сними со стены ятаган, открой дверь и изруби сук в клочья... – Увидев его глаза, до краев залитые жидким ужасом, так же шепотом добавил: – Шутка.

Звонки прекратились, центр поисков сдвинулся к соседней квартире. Из-за ее дверей раздался жуткий мат, перемежаемый лишь привычно звучащими для человеческого уха предлогами. То же самое произошло и у дверей дальше. Востриков выбрал очень удачный дом для проживания... В элитных квартирах этой высотки проживал явно не коллектив института международных отношений. Здесь обитали те, кому в той или иной степени когда-то удалось побывать на месте Вострикова. Суть была одна, разнились лишь обстоятельства.

На этаже открылась кабина лифта, и шум на площадке стих. Очевидно, поняв всю несостоятельность своих поисков, троица решила выждать более удачный момент. Но на большее их умственных способностей не хватило. Засаду у дома они организовать догадались, а вот убрать с виду свой танк – нет. Наступил момент, когда Антону пришлось произнести пошлую фразу о том, что «дай попить, Шкаликов, а то так есть хочется, что переночевать негде».

– А мне что, жилой и полезной площади жалко, что ли? Вот диван, Антон Павлович. Вот старое пальто и порог, фантик...

Лежа на спине и глядя в темный потолок, Антон чувствовал, что, разыскав пропавший общак, он обрел не облегчение, а непонимание того, что должен делать дальше. Ну, проберется он через все блокпосты пасторовской и тимуровской братвы в лесополосу, ну, заберет эти проклятые деньги, а дальше-то что? Позвонит Пастору и скажет – Овчаров, я нашел твой общак, давай встретимся? И под смех и унизительное покашливание отморозков передаст вору доллары? И самая приятная фраза, брошенная в его адрес, будет выглядеть приблизительно следующим образом: «Что, судья, очко сжалось? Не умеешь – не воруй». И после этого надевать мантию и входить в зал судебного заседания, под строгий голос секретаря «Встать, суд идет!»?

Антон сел на диване, уперев ноги в прохладный пол.

Или еще лучше – сдать Пастору бедного Вострикова?! Мол, вот виновник всех наших с тобой бед, Серега! С него и спрашивай. Даже не предполагая подобного исхода, Антон услышал сонное всхлипывание Миротворца, и ему почему-то стало невыносимо жаль этого несчастного бродягу. Что с ним произойдет, передай его Антон в руки вора, было совершенно понятно без подсказок...

Кстати, а что произойдет с ним самим, передай он деньги Пастору?..

Именно сейчас, когда общак был найден, и встал этот вопрос. Встал жестко и логично. Об этом не приходилось задумываться лишь потому, что сама мысль о том, что деньги когда-то найдутся, даже не приходила в голову. А действительно, зачем кому-то нужен будет Антон Струге после того, как он отдаст деньги их хозяину? Струге сейчас на больничном, хватятся его не раньше, чем через три-четыре дня. И что потом? Потом найдут лишь его тело. Если найдут. А если его не уберут сейчас, то обязательно это сделают потом, после какого-нибудь громкого приговора. Ловко и удобно – убийство судьи произошло по причине его профессиональной деятельности. Месть сообщников осужденного. Впрочем, на что на что, а на эту тему у братвы фантазии хватит. Потом никакой Земцов не «поднимет» «темняк» по Струге. Да и кому нужен этот Струге? Кандидатов в судьи, желающих присосаться к власти, чтобы вершить справедливость, до Северного полюса в колонну по одному всех не построишь... Свято место пусто не бывает.

Еще три часа назад Антон всем своим существом рвался к этому обвалившемуся погребу в пригородной лесополосе, а сейчас...

Сейчас было о чем подумать...

Возросшее до критической точки возбуждение Приттмана усилилось, едва он увидел троих пассажиров «Навигатора», выходивших из подъезда. Струге с ними не было, а это могло означать только одно из двух возможных вариантов – либо судья убит, либо они его не нашли. Хотелось верить именно во второе, так как в противном случае ему сейчас совершенно незачем было находиться в багажном отделении огромного джипа.

Он сделал это неосознанно, еще толком не разобравшись, зачем ему это нужно и что ему грозит в случае обнаружения. После исчезновения громил в темноте подъезда мысли журналиста приняли такой хаотичный характер, что логика ушла на второй план. Майклу Приттману почему-то казалось, что ему нужно во что бы то ни стало успеть запрыгнуть в просторный багажник джипа, успев сделать это до того, как верзилы выведут и посадят в машину судью. Мысль о Майами-Бич и цветастой рубашке стегала его как плеткой. И вот сейчас, покачиваясь рядом с запасным колесом, Приттман думал уже не об отпуске, а о возможности поскорее покинуть эту адскую машину. Сленг пассажиров джипа он понимал плохо, но проскальзывающие в их речи нормальные русские слова давали возможность связать текст воедино. Чем дольше ехали и говорили те, к кому подсел Майкл, тем более безрассудным казался ему его собственный поступок. Джип ехал «бля, на базу», где Тимур «нам бебики погасит и яйца на кулак намотает». Приттман сглотнул слюну, ужаснувшись мысли о том, что этот икающий звук могли услышать сидящие впереди, и стал рукой нащупывать ручку двери. Но, как известно, двери багажников джипов не приспособлены для того, чтобы из них выходили изнутри. Ваятели «Навигатора» по своей глупости не предусмотрели вероятности того, что данный вид транспорта попадет в Россию и в один прекрасный момент из его багажного отделения захочет вывалиться на дорогу американский журналист. До конца осознав сей факт, Приттман устроился поудобнее и с известной долей фатализма решил, что если ему суждено умереть, то пусть он умрет информированным. Разговор в салоне представлял собой сборно-разборный вариант эсперанто, в котором в зависимости от перестановки одних и тех же слов менялся смысл сказанного. Если как следует прислушаться, то разговор мог понять житель любого материка. Еще через несколько минут Приттман понял, что исконно русское слово «блин» означает в России не пшеничную лепешку, а выражение «черт побери», а слово «херня» в зависимости от тональности может обозначать любой предмет в пространстве.