Словом, так или примерно так говорил «Заратустра».

Главным его оппонентом выступал некто Кирилл Поздняков, тоже студент-историк, только из Московского университета. Вполне справедливо Кирилл ставил на вид Андрею Силантьеву, что способность быть разумными и свободными еще не означает, что она непременно будет реализована. Надежда, что люди создадут единый мир, сообщество различных народов, которые будут заботиться о своих ресурсах и улучшать жизнь повсюду, разбилась о рост национализма, расизма и бесчувственного местничества, которые порождает равнодушие к судьбам миллионов; что в истории существует неизбежное и необходимое и просто вероятное; что с этой точки зрения нет никаких серьезных доказательств в пользу того, что национальные государства были всего лишь вероятностью; что кроме абстрактного человечества существуют еще и народы, а народы, как и отдельные личности, имеют право на самоопределение, и тот факт, что народы эти в виде формы своего исторического бытования избрали именно государства, говорит скорее об обратном. К тому же, напоминал Кирилл, уничтожение национальных государств есть не только цель анархизма, но и мечта глобального капитала.

Андрей Силантьев, в свою очередь, обвинял Позднякова в перепевке старых социалистических догм и напоминал, что традиционной радикальной теории больше не существует; значительная часть из того, что еще недавно считалось социалистическим и коммунистическим, сейчас успешно работает на рыночную экономику. Почти благоговейное отношение Маркса к технологическому прогрессу в XXI веке стало помогать наиболее вредным целям технократической идеологии и бюрократии. Больше нет больших движений под красным флагом — остались только призрачные бунтовщики, гибнущие в бесполезных бунтах, и их лидеры, ведущие их стройными рядами в политический архив. Экономика, основанная на принципе «рост или смерть», обязательно противопоставляет себя природному миру и оставляет за собой экологическую пустыню. Самое же главное и прямо-таки трагическое в истории, что ориентированная на рост бюрократизированная и иерархичная социалистическая система не смогла стать альтернативой либерализму в том первозданном смысле, какой придает этому слову значение протоиндоевропейского прилагательного.

Как бы то ни было, оба они сходились на том, что капитализм, видимо, представляет собой момент «негативного абсолюта» для общества и природного мира. Никто не может исправить этот строй, изменить его или воссоздать с экологической приставкой, вроде «экокапитализма». Единственное, что можно сделать, это уничтожить его, так как он воплощает в себе все социальные болезни, начиная классовой эксплуатацией и заканчивая алчностью, милитаризацией и, наконец, ростом ради роста, которые опорочили цивилизацию и запятнали все ее великие достижения. Так называемые реформы, проводящиеся якобы во имя справедливости, запускаются лишь для того, чтобы управлять глубоким и растущим кризисом, а не для того, чтобы его устранить. Современная демократия лишается своих низовых институтов, которые составляли сущность демократии древней. Образованные, знающие граждане стали превращаться в заурядных налогоплательщиков, обменивающих деньги на услуги, и образование отказывается от своей гражданской направленности в пользу тренировки у молодежи финансово вознаграждаемых навыков. И скоро будет видно, как это ужасное направление разовьется в мире, где верх берут механические роботы и компьютеры, которые так легко использовать для надзора, и генетические инженеры, обделенные моральной чувствительностью.

«Нет возврата к наивному равноправию доисторического мира или к классическому полису классической античности. Да этого и не нужно. Нельзя ничего достичь при помощи мистических фантазий, которые регрессивны психологически и атавистичны исторически», — говорил Андрей Силантьев, и Кирилл Поздняков тоже был здесь с ним согласен, но что нужно делать и с чего конкретно начинать, опять оставалось неизвестным.

Гоша участвовал в этих спорах скорее в качестве заинтересованного, но совершенно безмолвного наблюдателя, так как сказать ему было особенно нечего. Просто он остро чувствовал несправедливость мира, доступного его созерцанию и размышлению, и с этими ребятами было ему интересно и легко. Хотя все они и представляли поколение всеобщей компьютеризации, общаться в реале оказалось куда интересней. Итак, Силантьев стоял за некое абстрактное безгосударственное человечество, Кирилл Поздняков стоял за государство, но устроенное на основах, близких к неосоциалистическим, а Нина Берестова вообще ни за что не стояла, ей просто было прикольно проводить время со своими. В общем, вся эта компания полностью оправдывала старую истину, известную еще с XIX века: где четверо русских, там пять политических партий. Все были согласны с тем, что если немедленно не создать рациональное, экологически ориентированное общество, существующий мир привилегий, грабежа, эгоизма и конкуренции полностью разрушит экосистемы, которые общество, ориентированное на прибыль, уже фактически подвело к границе жизни и смерти.

Итак, группа «Противодействие» и сама толком не знала, кому, когда и зачем надо противодействовать, но энергии и фантазии хватало, и акции начались как-то сами собой.

Несколько раз Гоша приходил домой окровавленный после стычек с националистами — такими же молодыми парнями, чей социальный протест изливался в другое русло. Обеспокоенная, теперь уже сама Кира отправилась в школу, но дело было, конечно, ни в какой не в школе, а в сложившемся коллективе единомышленников, которых в Москве, да и в других городах только прибавлялось.

И чем больше Гоша жил жизнью группы «Противодействие», чем ближе узнавал настоящие проблемы своих товарищей, тем сильнее разгоралось в нем чувство отвращения к отцу и к роду его деятельности. Ведь получалось, что его отец — и причина, и даже жертва такого положения вещей, с которым была призвана бороться группа «Противодействие». Родственная к нему любовь, сыновнее чувство еще не вполне покинуло его душу, да и далеко все-таки было до столь решительного рубежа, но презрение к нему копилось так же надежно, как Митины счета. Кстати, он презирал отца и за них, и за то, что тот не служил в армии, хотя его анархистские убеждения это как раз приветствовали, — но если взять во внимание, какая каша была намешана в этой полудетской голове, то все эти взаимоисключающие претензии вполне имели право на мирное сосуществование. Вопреки мечтам своего деда Льва Борисовича, заранее записавшего внука в юристы, Гоша решил стать историком, обществоведом, как Кирилл Поздняков и Андрей Силантьев. Он верил, что общественные тайны откроются ему, и он сможет предложить человечеству путь, который выведет его наконец к свету и радости.

В ближайших планах группы были акции легкого устрашения и пикетирования экологически вредных объектов, наподобие фенолформальдегидного цеха около Хоперского заповедника, где и застиг его в июле посланец Киры Алексей, а в дальних — особенно ответственный социальный эксперимент — построение свободной общины на Алтае, где получили бы воплощение идеи Мюррея Букчина о муниципальном либертаризме и Кропоткина — о взаимной помощи.

* * *

Не успел Алексей, так сказать, стряхнуть с себя пыль странствий, не успел поведать Антону об их с Кирой веселых злоключениях, как Татьяна Владимировна насела на него с требованием как можно быстрее связаться с каким-то неизвестным Алексею человеком, звонившим в его отсутствие.