Все это мерзким душком отдает, и мне неприятно, что обо мне могут подумать так.

— Нет, спасибо, — твердо отказываюсь я, машинально подмечая, что Каз словно бы еще ближе становится, ощущаю за спиной прохладу двери гардеробной, вжимаюсь в нее.

Каз по-прежнему держит меня за локоть, жар от его пальцев до костей пробивается. И волнами расходится по телу.

— Марусь… — Каз наклоняется, и теперь его губы прямо напротив моих, а выражение глаз вызывает страх вперемешку с чем-то незнакомым, непонятным, будоражащим, — ты испугалась? Чего? Или мои слова какие-то тебя расстроили? Не бери в голову, это все…

— Нет, с чего ты взял? — не знаю, насколько мне удается играть в убедительность, но я очень стараюсь, очень, — просто мне и в самом деле надо…

— Красивая такая… — хрипло прерывает он меня, — купальник тебе идет… Жаль, что я раньше… — я невольно, на одних инстинктах, ловлю его теплый выдох на губах, сглатываю, прикрываю глаза, потому что невыносимо сейчас смотреть на него, хочется отгородиться, защититься хоть как-то… — не приехал…

Я успеваю сделать вдох.

А выдохнуть уже не могу.

Его губы настойчивые, жесткие, мне знакома их твердость и жажда, Каз целовал меня тогда, в спортклубе, наказывая…

Но сейчас все абсолютно по-другому.

Я не знаю, что происходит со мной, почему не отталкиваю, почему так реагирую. Почему позволяю.

Именно позволяю, а не безвольно подчиняюсь.

Все внутри замирает сначала в привычном ужасе, но затем… Каз не напирает с животной яростью, не мучает, прикусывая губы до боли, заставляя, не делает ничего из того, что мне уже привычно.

Он словно… Словно исследует меня. Ступает по минному полю, настолько аккуратно, нежно, едва касаясь в один момент и усиливая давление в следующий, так тонко чувствует мой невольный отклик, что я совершенно теряюсь в непривычном для себя ощущении… удовольствия?

Стороной, краем воспаленного мозга проходит удивление: а можно получать удовольствие от поцелуя? Да? Правда?

А в следующее мгновение Каз с тихим, возбужденным стоном наваливается сильнее, прижимается всем телом, обволакивает собой так, что дышать становится буквально нечем, сердце рвется из груди, неистово бьется в горле, а Каз все трогает меня губами, все целует, проникая в рот настойчивым языком, и это так сладко и одновременно больно, не физически, а где-то на уровне ментальности, что хочется прекратить и одновременно длить это ощущение полета, безвременья, невероятной, всепоглощающей чувственности.

И я теряюсь, забываюсь в этом всем, становлюсь такой мягкой, такой пластичной, словно глина на станке, ласкай меня, крути, оглаживай, придавая ту форму, какую хочется…

Тянусь сама, обнимаю влажные крепкие плечи, сейчас каменные, напряженные. Он весь напряженный, словно гранитный валун, не давит, но и с места не сдвинуть.

И раньше это бы напугало до жути.

Но сейчас… Откуда-то у меня появляется уверенность, что валун этот мне не опасен. Что он — защита, а не угроза.

И я распластываюсь по горячему камню, словно маленькая ящерка, в поисках тепла и укрытия. Мне так не хватает этого, мне это так необходимо, оказывается!

И то, что он делает со мной дальше, то, как гладит, трогает везде, мимолетно проходясь по влажному спереди, потому что прижимается сильно, делясь своим возбуждением, купальнику, чуть касается напряженной груди, и это больно, до дрожи, сладкой, сладкой дрожи… И то, что говорит он, шепчет тихим, хриплым голосом, о чем-то умоляя, что-то обещая…

И то, как закрывает от всего мира в этом чужом доме, полном чужих людей… В этом чужом мире только он — родной.

И я не знаю, что бы дальше было, не хочу даже думать об этом, потому что впервые в жизни мне не было страшно в мужских руках. Это так много, оказывается. Когда не страшно.

Мы были одни в мире. Нестрашном. Нашем.

Вот только у этого мира явно имеются другие планы на наш счет…

Глава 36

— Слушай, брат, я все понимаю, но… — тихий голос Ара проникает в наш, один на двоих, мир, разрушая его. Каз застывает, сжимая меня так сильно, словно вот-вот отберут, вырвут из рук, или пропаду куда-нибудь внезапно. А я, потеряв ощущение его поцелуя возле мочки уха, от которого так сладко шарашило по всему телу мурашками наслаждения, тихо выдыхаю и со стоном подаюсь вперед, встаю на цыпочки, стремясь вернуть утраченное. Это происходит неосознанно, я совершенно себя не контролирую, просто так хочется еще, еще тепла, еще безопасности, еще… его…

— Просто там ученик ее по периметру прыгает, наверно, ищет свою училку, — продолжает Ар, судя по всему, понимая, насколько он не вовремя и пытаясь донести информацию поскорее и почетче, — я так думаю, пара минут — и сюда допрыгает… И будет ему сюрприз… Хазар не одобрит…

Из груди Каза, тяжело дышащего и всматривающегося лихорадочно блестящими глазами в мое лицо, рвется на волю низкое, раздраженное рычание, такое страшное, что, будь я объектом этого неудовольствия, уже от страха бы в обморок упала.

А Ар ничего, судя по донесшемуся до нас хрипловатому смешку, не боится.

— Ты с парнем вопрос реши, — советует он, и голос слышится все дальше, похоже, он принял правильное решение отступить с линии обстрела, — а потом уже продолжай… Или вообще… Езжайте отсюда. Народу полно… Не получится нормально… поговорить…

Каз не оборачивается, смотрит только на меня, постепенно успокаиваясь и приходя в себя.

И я прихожу в себя.

Осознание случившегося больно бьет по коленкам и по голове сразу же.

Я только что позволила Казу себя целовать.

В чужом доме.

На работе.

Совершенно забывшись в этом поцелуе, отключив голову!

Я с ума сошла, что ли?

Упираюсь сильнее в каменные, недвижимые плечи Каза, естественно, не добиваясь никакого внятного результата!

Он держит, смотрит на меня, судя по всему, медленней возвращаясь в реальность… И не собираясь отпускать.

Теперь это начинает пугать.

То, что совсем недавно вообще не настораживало, воспринималось защитой, каменной стеной, отгораживающей от всего мира, сейчас, когда в самом деле хочу свободы и не получаю ее, выбивает из колеи и заставляет цепенеть от страха.

Упираюсь сильнее, шепчу едва слышно, умоляюще:

— Пожалуйста… Пожалуйста…

Он не реагирует, держит, и все внутри обреченно сжимается. Не пустит…