остаемся одни у бассейна, прячемся в тени сиреневых кустов от послеполуденного солнца, пьем холодный коктейль.

Ваня, поплавав вдоволь и пообедав, умотал куда-то по своим важным мальчишечьим делам.

Я тоже сразу после этого засобиралась, решив, что и без того слишком уж загостилась, но Аня не отпустила.

— Сиди, — спокойно сказала она, — отдыхай. А то реально лица нет на тебе. На смену отвезут.

— Мне надо в детский сад… — попыталась возразить я и добавила, в ответ на Анин немой вопрос в глазах, — за племянником.

— Значит, сначала туда отвезут, — пожала плечами она, — посиди, подыши воздухом, пока есть возможность…

И я, подумав, согласилась. В самом деле, когда еще такой случай представится?

Наедине с Лялей на удивление комфортно.

Она улыбается, рассказывает про сына, про дом, про какие-то мамские штучки, которые облегчают жизнь родителям, и мне совсем не требуется что-то говорить в ответ, достаточно поддакивать в нужных местах.

Шезлонги очень мягкие, на них невероятно удобно, коктейль прохладный, от бассейна веет влагой, а от сирени — свежестью. Я прикрываю глаза, погружаясь в это состояние покоя, такое блаженное, такое редкое в моей новой жизни. Купальник уже сухой, вяло плывут мысли, что надо бы переодеться, но так не хочется вставать…

Солнце, пробиваясь через тень сирени, не жарит, а ласково греет, и я невольно подставляю ему лицо. Так нравится, когда целует лучами, мягко-мягко, словно губы мамины…

“Все будет хорошо, Марусенька, — шепчет мне мама, так привычно, так по-родному обнимая за плечи и вороша волосы на макушке, словно в детстве, когда прибегала к ней жаловаться на соседского мальчишку, разломавшего мой замок на песке, или на боль в рассаженной коленке, — все пройдет… Ты, главное, не плачь… Стоит ли плакать из-за такого пустяка? Посмотри, какое солнышко, на тебя похоже. Так же улыбается… Не плачь… Все пройдет, все пройдет…”

Я тянусь к ней, хочу прикоснуться, поймать это ускользающее тепло… И не могу. Это до слез обижает. Почему я не могу коснуться? Как же так? Она меня обманула, когда обещала, что все будет хорошо? Да?

Слезы текут из-под сомкнутых век, затем издалека, словно из толщи воды, доносятся какие-то звуки, мужские голоса, детский голосок:

— Папа!

И я открываю глаза. Пару секунд не могу понять, где я, осматриваюсь, ловя в горле отзвуки оглушительно бьющегося сердца.

Приходит осознание: уснула! Надо же, уснула! Прямо на лежаке, в чужом доме, среди малознакомых людей! Я с ума сошла, не иначе…

Рядом никого нет, женские и детские голоса слышны где-то в доме, и я, чуть помедлив, решаюсь пойти на поиски хозяев.

Прихватываю плед, кутаю в него бедра, соорудив что-то вроде длинной юбки, направляюсь к дому.

Надо, наверно, сначала в тот домик, где оставила свою одежду, но почему-то кажется неправильным пойти туда без разрешения хозяев.

Захожу через панорамные двери в большую кухню-гостиную, но тут никого нет, двигаюсь дальше, чувствуя себя на редкость глупо и неуверенно. Ругаюсь по пути мысленно. Вот ведь блаженная! Уснула, надо же! И, судя по всему, настолько крепко, что все на свете проспала. Наверно, уже хозяин дома приехал, не зря же ребенок кричал “папа”... Я со сна не поняла, чей был голос, Артемки или Аленки, так что вариантов, кто мог приехать, два.

И телефон не захватила, черт… Так и остался лежать у бассейна. Может, Ланка звонила. Или Каз…

Я уже решаю не искать дальше хозяев, потому что блуждать по чужому дому — верх бесцеремонности, а иди обратно к бассейну и дожидаться, когда про меня вспомнят, заворачиваю из коридора обратно, намереваясь пройти к заднему двору прямо через комнату Вани, открываю дверь…

И вижу, как Тагир Хазаров властно прихватывает Аню за затылок, притягивая к себе, вжимая всем телом, и жадно целует…

В шоке замираю с открытым ртом, Тагир, почуяв чужого за спиной, тут же разворачивается, одновременно заталкивая ошеломленную Аню за себя, а руке у него, до этого мгновения, клянусь, совершенно пустой и занятой придерживанием сопротивляющейся своей добычи, появляется пистолет.

Смотрю в черное дуло, направленное прямо мне в лоб, и в голове даже мыслей никаких нет. Только острое осознание того, что на грани сейчас, на тонкой-тонкой линии…

Лицо у Хазарова по степени выразительности сильно напоминает это дуло, такое же черное и страшное до жути.

Я стою, смотрю и не дышу. Воздуха просто не остается в комнате.

А через мгновение Хазаров узнает меня, и пистолет исчезает так же быстро, как и появился.

— Тагир! — это Аня приходит в себя и, с досадой поджимая губы, выдвигается на передний план, — с ума сошел! Маруся, не бойся…

— Простите… — мне возвращается способность не только дышать, но и говорить, — простите, пожалуйста! Я… Я не хотела… Простите…

Хазаров молчит, и лицо его по-прежнему ничего не выражает.

Аня делает ко мне шаг, но я не в состоянии больше оставаться тут, разворачиваюсь и быстрым шагом иду обратно по уже известному маршруту.

Осознание произошедшего обрушивается взволнованной волной на голову: боже, меня едва не пристрелили!

Сама виновата, нечего по чужим домам шариться… И еще и сцену такую неоднозначную увидела… Хазаров ведь целовал ее чуть ли не насильно… Или мне показалось? Во всяком случае, Аня не выглядела напуганной…

Черт, ну вот что я за человек? Умудрилась влезть, надо же…

— Марусь, — Аня догоняет меня уже на полпути к бассейну, — ты прости его… Он просто нервный немного, не ожидал никого увидеть, а тут ты…

— Это ты меня прости, — покаянно бормочу я, — я не хотела. Просто уснула непонятно как… Проснулась, и никого. А мне бы переодеться… И за Вальчиком…

— Ну конечно, — кивает Аня, — иди, домик открыт. А потом тебя отвезут.

— Да я сама, не надо… — пытаюсь отказаться я, понимая, что и без того злоупотребила гостеприимством, но Аня твердо прерывает мои попытки:

— Отвезут. И не переживай. И извини, что напугали… Он…

— Да я все понимаю… — говорю я, — сама виновата.

— Ну тогда забыли, да? — с облегчением улыбается Аня, — иди переодевайся.

Я иду к домику, дергаю дверь, действительно открытую, прохожу, пытаясь ориентироваться в незнакомой обстановке. Так… Как меня Ваня