кто получил благодатный огонёк батюшкиной веры.

Два Ангела

Вчера была Радоница. Светлый весенний праздник. Пасхальный.

Людям, далёким от Церкви, не понять, как можно радоваться не за праздничным столом, уставленным яствами и питием, а — на кладбище. Сюда, в обитель скорби, они приходят почему-то в первый пасхальный день, расстилают на столиках у могил, а то и прямо на земле скатерти-самобранки и «поминают» усопших, не забывая для начала выплеснуть рюмку-другую на крест в изголовье могилы, кощунственно приговаривая при этом, что покойник любил выпить… Потом уходят с чувством исполненного долга, оставив на могильном холмике крошево пасхальных куличей и яиц — птицам, а чаще — бродячим собакам.

И рюмку спиртного для тех друзей усопшего, которые ещё не упокоились окончательно, а только, ослабев от выпитого, прилегли рядышком — отдохнуть.

Надо признаться, вечером пасхального дня кладбища наши являют собой зрелище удручающее. Пустые бутылки, объедки… Из года в год наблюдаю, как пожилой, седой уже мужчина в этот день прямо здесь, среди могил, выплясывает какой-то жуткий рэп, буквально становясь на голову в диком танце-бесновании.

Но вот проходит неделя, во время которой наши неутомимые старушки труженицы приводят в порядок кладбище, и наступает долгожданная Радоница. Её ждут и живые, и усопшие. Наконец-то после долгих дней поста и Светлой седмицы отслужена первая панихида в храме и на кладбище под звон колоколов и пасхальные песнопения направляется крестный ход. «Христос Воскресе!» — разносится над преобразившимся приютом усопших. «И все в ответ могилушки: воистину Воскресе!»

В нынешнем году нас позвали в небольшую деревеньку, отстоящую от нашего села за несколько километров. Там тоже — кладбище, на котором в этот день батюшку ждали человек пятнадцать. Все они приготовили записочки с именами усопших, и только у одной женщины не оказалось поминания. «Матушка, запиши!» — обратился ко мне батюшка. Я достала ручку, и женщина начала диктовать: «Анна, Мария, Дмитрий, Иван, Татьяна и два Ангела».

— Кто? — мне показалось, что я ослышалась.

— Два Ангела.

— Это… как?

— Ну, родились и умерли.

— Некрещеные? — уточнила я.

— Не успели. Сразу умерли.

— Таких младенцев не поминают, — сказала я осторожно.

— Не поминают… — задумчиво повторила женщина. И вдруг просияла: — Ну да, чего ж их поминать? Они же — Ангелы!

Радоница

…И снова шёл между убранными могилами наш маленький крестный ход, и снова звучали пасхальные песнопения, только пела я одна, ведь здесь, в чужой деревне, со мной не было наших певчих. Но мне пелось легко: казалось, кто-то невидимый подпевал — даже не подпевал, а вёл меня за собой. Наверное, это два маленьких, невидимых Ангела кружились над пасхальным кладбищем.

Если бы…

После моего стремительного изгнания из университета с, казалось бы, уже финишной прямой у меня долгое время оставалось несколько друзей-подруг, которые поддерживали меня письмами и осветляли незнакомую и — надо-таки признать — чуждую мне жизнь в деревне. Но с годами их становилось меньше и меньше. Кто-то перебрался на новое место жительства и забыл сообщить адрес, кто-то вышел замуж за иностранца, и советская цензура перестала пропускать письма, а кто-то и вовсе разочаровался во всём и вся и впал в апатию.

Но вот сменилась эпоха, появился интернет, и на социальных сайтах замелькали имена и лица однокашников. И снова — бурная переписка, теперь уже виртуальная. И почти в каждом сообщении от вновь обретённого друга или приятеля — вопрос: «А ты не жалеешь? Вот если бы…»

Жалею ли я? Вопрос нелёгкий. Но для православного человека — праздный. Не жалеть о несбывшемся, о мечтах и былых планах должны мы, а жить так, чтобы в реальной, данной нам Господом жизненной ситуации поступать по Божьей правде. А если случается оступаться — иметь мужество на покаяние и исправление.

Среди бывших моих однокурсников оказалось два человека, решившихся на такой поступок.

На заре перестройки наш курс праздновал десятилетие выпуска. Пригласили и меня. Я приехала. И вот, когда в Доме журналистов на Невском уже началось застолье, неожиданно поднялась Оля. Мы подругами с ней в той, бывшей, жизни не были: она ленинградка и училась на РТ (отделение радио и телевидения), я жила в студенческом общежитии и была «газетчицей», так что встречались мы только на общих лекциях. И вдруг Оля сказала, что десять лет назад на общем собрании, когда меня заочно исключали из комсомола с требованием исключить и из университета, она, как и почти все (за исключением двух-трёх человек), голосовала «за» и что все эти 10 лет ей стыдно за свой поступок. И вот теперь она просит у меня прощение от имени всего курса… Это было так неожиданно, что я не помню своего ответа. Да и был ли он? Я никогда ни на кого не держала зла и прощать мне было совершенно некого и не за что. Как говорится, время такое было. Но мужественный поступок Оли до сих пор согревает мне сердце.

В «Одноклассниках», меня нашла ещё одна сокурсница — Ира Файзулина. Вообще-то настоящее её имя было другим, татарским или башкирским, но оно так трудно произносилось, что девушка представлялась по-русски: Ирина. С этим именем и крестилась впоследствии. И вот Ира пишет мне покаянное послание: оказывается, на том давнем собрании она не просто голосовала «за», но ещё и выступила с гневной обличительной речью, причём, никем не подталкиваемая, сделала это совершенно искренне, от чистого сердца. И вот теперь — всё поняла и просит прощения. А ещё через пару дней друзья сообщили: Иры больше нет. В машину, где была она с мужем и двумя дочерьми, врезался пьяный лихач. Погибли все. Горько. Страшно. Но как же хорошо, что успела она снять с души камень — и душа её, верю, с лёгкостью взмыла к Богу. А Ира детски-светлой улыбкой живёт в наших сердцах, нашей памяти и наших молитвах.

Когда три года назад собрались мы, журфаковцы выпуска 1981 года, на наше 30-летие, недосчитались уже многих. Нет Иры Файзулиной. Нет Тани Лошаковой: эта не по годам серьёзная девочка из Инты первой покинула нас ещё в годы учёбы. Накануне своей свадьбы ехала она на редакционное задание — и машина попала под колёса грузовика. Нет Саши Ленинга: саратовец, суворовец, поэт и гитарист, балагур и весельчак, убеждавший нас, что наш любимый город назван в честь его улыбки: «Ленинг рад!»

Я