– Да, – медленно двинулась сажневская массивная челюсть, – на таких запросто не напрыгнешь.

– В том-то и дело. Будь тут одни только пламметовские удальцы!.. Биргерские-то роты нам не помеха.

– Твоими б устами, Фёдор Сигизмундович, – усомнился командир югорцев. – Батальонные мои, из стариков, сказывали, как те же лехи нам кровь пускали, чуть зазеваешься. Косильеры, крестьянские да местечковые ополчения…

– Так то лехи. – Лицо Росского не дрогнуло. – Кровь горячая, чуть что – «не позволям!» и «нестроением Польша сильна». А в Ливонии орднунг превыше всего. Есть приказ – начнут собираться со всею серьёзностью, да только так, не шибко, потому как рыбокоптильни и глупых крестьян как без присмотра оставишь? Нет, помяни моё слово, Григорий Пантелеевич: если с пруссаками сладим да Млавенбург возьмём, сразу всё и кончится. Ну, пусть не сразу, но такого, как в Польше иль на Зелёной линии, и близко не будет.

– Ну, коль не будет, то и ладно, – ушёл от опасной темы Сажнев, не желая больше напоминать другу о Польше.

– Идём, Григорий. – Росский поднял мокрый ворот шинели. – Линию пройдём, поглядим, что и как.

* * *

Хмурым октябрьским утром 31-го числа на границе леса и полей, окружавших Заячьи Уши, каковым ещё предстояло прославиться на всю Европу, стояли двое. В чёрных, наглухо застёгнутых мундирах, высоких медвежьих шапках и тёплых плащах. От дыхания поднимался парок, обтянутые кожаными перчатками руки сжимали подзорные трубы.

Старшему можно было дать лет шестьдесят, но держался он прямо, был строен, худощав, сухопар, на тонком лице выделялся орлиный нос.

Второй, куда младше, едва ли успел разменять четвёртый десяток. Несомненное фамильное сходство наблюдалось во всё том же носу с характерной горбинкой, в гордом и надменном прищуре холодных серых глаз.

– Ваше превосходительство, герр…

– Оставьте, племянник, – недовольно бросил старший. – Без чинов, пожалуйста.

Говорили они по-немецки с характерным берлинским выговором.

– Да, дядя, – дисциплинированно поклонился молодой. – Дядя, вы уверены, что атаковать укрепления русских – это единственно правильное решение?

– У вас есть возражения, дорогой племянник? – снисходительно осведомился его собеседник. – Как бы вы поступили на моём месте? Разрешаю высказывать своё мнение совершенно свободно.

– Я бы не стал разворачивать все наши силы в боевой порядок. Самое большее – три-четыре батальона и столько же эскадронов с двумя батареями. Они сковали бы русских боем, демонстрировали бы атаку, не ввязываясь в решительное сражение, в то время как главные наши силы, совершив глубокий обход через леса к северу от деревни, обрушились бы на растянутые обозы русского корпуса. Также следовало бы воздержаться от продвижения в сторону Кёхтельберга, ограничившись небольшим обсервационным отрядом. Главные силы совершили бы фланговый марш – трудности перехода через леса, несомненно, присутствуют, однако сие не есть нечто невозможное. Мы продолжили бы бить их по частям, что вы, дядя, столь блистательно проделали минувшей ночью.

– Оставьте лесть, племянник, – поморщился старший. – Умение это, не спорю, очень пригодится вам в берлинских приёмных, но не со мной. Вами предлагаемое кажется разумным, но только кажется.

– Вы уверены, дядя? – дерзнул младший.

– Уверен, Фридрих, – усмехнулся его собеседник. – Не будь я Герберт фон Пламмет.

– Но, дядя, вы хотите атаковать русских, занявших относительно выгодную позицию, успевших соорудить укрепления и поставить батареи. Они не побегут, дядя. Как не побежали и вчерашней ночью.

– Именно на это я рассчитываю, дорогой племянник. То, что они не побежали, любезный Фридрих, свидетельствует о том, что возглавляет их толковый и решительный начальник. Заслон, что вы, друг мой, предлагаете оставить, он сомнёт или свяжет боем, ударив нам в спину всеми свободными силами. И тогда мы, увы, окажемся в крайне невыгодном положении, меж молотом и наковальней. Надеюсь, племянник, вы это осознаёте.

– Так точно, дядюшка, – почтительно поклонился Фридрих. – Осмелюсь лишь напомнить, что, как доложила разведка, у русских там по большей части пехота, а из конницы видны одни гусары. Нашим драгунам они не соперники. Русские пешие полки за нами не угонятся, нашу же дивизию, если надо, мы всю посадим в сёдла, люди обучены верховой езде. Быть может, обойдёмся даже без заслона. Пусть они ждут себе нашей атаки! Пусть гниют в этих топях! Мы обойдём их, окажемся на тракте, и тогда…

– Не всё столь очевидно, как представляется юному и горячему уму, дорогой Фридрих, – покровительственно бросил генерал. – Сколько у русских там конницы, мы точно не знаем. В любом случае открытый бой с нашими драгунами – это одно, а игра в кошки-мышки по лесам и болотам… Не забывайте, они мастера подобной войны ещё со времён Буонапарте. И кто возьмёт верх – далеко не столь очевидно. Опытный военачальник не станет преуменьшать силы и способности неприятеля. Вы прекрасно говорили об уничтожении обозных колонн, я не мог бы желать ничего иного, однако тревога уже поднята, тылы русских могут быть хорошо прикрыты. Завладев Заячьими Ушами, мы заткнём русскому корпусу единственную прямую дорогу ко Млаве. Обходной путь через Кёхтельберг длинен и неудобен. К тому же не забывайте нашу главную задачу, Фридрих. Никто не требует от нас победного марша на Анассеополь или на Плесков, да это и невозможно. Даже взятие этого местечка, Кёхтельберга, нам не нужно. Мы лишь должны нанести неприятелю елико возможно бо́льшие потери, после чего действовать по обстановке. Если русские остановятся на млавском рубеже, отлично. Если же перейдут границу, двинутся вперёд… на этот случай, дорогой племянник, как вам известно, нами предприняты соответствующие меры.

– Да, дядя. – Фридрих только и делал, что почтительно кивал.

– Далеко от границы мы не пойдём, это безумие, – продолжал тем временем Герберт. – Нам этого и не надо, русские сами идут к нам навстречу. Растягивать коммуникации в этакую погоду, отрываться от магазинов… В здешних болотах даже реквизициями как следует не займёшься. Нет. Русских надо бить, пока возможно, тут, возле Млавы, по частям, рассекающими ударами с последующим окружением. Леса и болота – наши союзники, если правильно построить дело. Эти три полка мы как раз и можем взять в кольцо, а потом и пленить или хотя бы выбить на три четверти.

Не забывайте, милый Фридрих, по крайней мере один из этих полков – лейб-гвардейский. Представляете, племянник, какие речи пойдут после этого во всех столицах? Какой щелчок по носу этого грубияна и гордеца, именующего себя «василевсом», возомнившего, будто он может навязать свою волю Пруссии! Один из его лучших полков – окружён, разбит…

Молодой Фридрих фон Пламмет, сохраняя выражение наипочтительнейшего внимания, подумал про себя, что говорить так о русских гвардионцах – «окружены, разбиты» – крайне желательно лишь после того, как они на самом деле будут окружены и разбиты, никак не до. Но вслух он, разумеется, этого не сказал.