* * *

Батальон Сажнева разросся. Словно текучая вода, вбирающая в себя неприметные и крошечные капли, он притягивал и принимал не лишившихся сердца и смелости людей – из разбитых олонецкого и суждальского полков, из попавших под вражий удар муромцев, кому хватило удачи прорваться на юг. Подходили даже ростовские, шли лишившиеся орудий, чёрные от злобы артиллеристы Карпина – этих уцелело совсем немного, а сам Карпин, оказавшись в кольце, с немногими живыми к тому времени офицерами взорвал ещё остававшиеся зарядные ящики – прихватив с собой для последнего доклада целую волну атакующих «волков».

К Заячьим Ушам подполковник Сажнев вывел четырнадцать сотен штыков, вдвое больше, чем исходно насчитывалось в Югорском батальоне.

Брели медленно, под вновь хлынувшим сплошным дождём, смешанным со снегом. Погода, когда и полевая мышь на улицу носа не высунет, голодный волк отлежится в логове, а солдаты шли, поддерживая друг друга, тащили раненых на самодельных – две жердины да шинель – носилках.

– Перестарались твои зимовички, – буркнул Сажнев оказавшемуся возле него Петровскому. Командир югорцев с верным Фимкой отступал последним вместе с лучшими стрелками. За развёрнутыми полотнищами дождя и снега незримыми тенями вились вражеские всадники, не отпускали, но и не лезли на рожон, дорого заплатив за науку.

– Никак нет, вашбродь, – возразил унтер. – Дожжь послали, так теперича с дороги и вовсе не свернёшь. Тяжелы ихние драгуны, увязнут.

– Ишь, стратег, – только и хмыкнул Сажнев. Уже поворачиваясь, услыхал негромкое: «И тот, что вкруг нас крутился, глядишь, иной добычи искать станет…»

Григорий Пантелеевич замер.

– Ты о чём, Петровский?

– Виноват, ваше высокоблагородие. – Унтер опустил голову. – А всё нейдёт у меня из головы тот… который… ну, в общем, что за нами увязался. Ещё на той стороне Млавы. Тропу закрыть норовил, чтоб заблудиться бы нам в трёх соснах, да и достались бы тогда ему на зубок…

– Ну уж это ты точно сказки рассказываешь! – не выдержал Сажнев. – Кто это такой?! Упырь, что ли?

– Никак нет, ваше высокоблагородие, упырей – их завсегда видать можно и отогнать тож. – Петровский то ли не понял шутки, то ли не желал шутить. – А это… нежить какая-то, у нас про таких говорят – кто меж двух миров остался, меж живыми да мёртвыми, ни туда ни сюда приткнуться не может. Но и не привидение. Их-то мы, ваше высокоблагородие, во всех видах видывали.

Сажнев только покачал головой.

– Языком только мне тут не болтай, Петровский. Панику среди солдат не сей.

– Никак нет, ваше высокоблагородие, и в мыслях такового не имею! Нешто ж я не знаю, что у страха глаза велики?!

– А раз знаешь, то и помалкивай.

«Вот ведь тоже, выдумает унтер всякое, а потом уже и самому казаться невесть что начинает», – мелькнуло напоследок в голове у Сажнева.

…У Заячьих Ушей их ждали. Высланные навстречу Росским две роты помогли тащить раненых, иные брали ружья у выбившихся из сил стрелков. Памятный югорцу ещё по Капказу отец Герасим устало кивнул Сажневу и заторопился к болящим – на Зелёной линии батюшка прославился умением останавливать кровь, впрочем, при необходимости мог её и пролить. «Люди-то, они, конечно, люди, – говорил он в таких случаях, – человеки… Но дикие и угрожающие владениям нашим…» Сейчас пришли не дикие, только вероломство остаётся вероломством, хоть в черкеске, хоть в мундире европейском…

В самой деревне собралось изрядно войск: кроме самих гвардионцев были и подоспевшие володимерцы, и вымотанные маршем, но готовые к драке эскадроны софьедарских гусар. Три десятка пушек. Общим счётом набиралось на добрую бригаду.

– Григорий Пантелеевич! – Росский поднялся навстречу ввалившемуся в горницу Сажневу. Высоченный югорец едва не задел при этом низкую потолочную балку.

Крошечная избёнка была жарко натоплена, на отскобленном добела столе перед гвардейским полковником стояла дымящаяся кружка с чаем.

– Вышел. – Руки встретились, сомкнувшись в крепком пожатии.

– Вышел, Фёдор Сигизмундович. И ещё почти полторы тысячи со мной.

– Михаил Константинович, есть где сажневцев разместить? Накормить?

– Найдём, – бросил начальник штаба и, накинув лежавшую у входа бурку, шагнул за порог, в ночную хмарь.

– Ну, рассказывай, Григорий Пантелеевич. Ты ж у нас, похоже, первый под них попал?

– Сейчас. – Сажнев стянул мокрые насквозь сапоги. – Что пьёшь, Фёдор Сигизмундович? Чай? Это я одобряю, только сейчас лучше бы водки…

– Ловко, – только и покачал головой Росский, когда рассказ Сажнева закончился. – Ай да фон Пламмет! Не ждал я от этого немца-перца-колбасы эдакой прыти.

– То-то, что никто не ждал, – мрачно заметил вернувшийся Вяземский. – Потери большие в корпусе. Княжевич говорит, генерал Осташинский сгинул со всем штабом, помимо всех прочих. И Вильский, командир муромских егерей.

– Лучше б его сиятельство пропали, чем командир Шестой пехотной…

Росский только криво ухмыльнулся.

Штаб Второго армейского корпуса, как успели выяснить, никуда не исчез. Примчавшийся взмыленный вестовой сообщил, что «их высокопревосходительство соизволили избрать Кёхтельберг новым своим месторасположением».

– Господа. Все в сборе?

– А кому тут особенно собираться, – вступил в разговор незнакомый Сажневу полковник с вензелем Володимерского полка. – Мои солдатики, софьедарцы да артиллеристы – это кроме вас, стрелков. – Он кивнул Сажневу.

– Сколь бы ни собралось, всё наше. – Росский остро взглянул на командира володимерцев. – Думаю, все понимают, в чём наш долг сейчас: зубами вцепиться в эти самые Уши, да так, чтобы фон Пламмет в них вцепился бы тоже. Две дивизии из четырёх в корпусе, считай, как корова языком слизнула. Из Пятой пехотной, похоже, один ты, Григорий Пантелеевич, частью собранной остался. Суждальского полка больше нет, Ростовский – в лучшем случае рассеян. Нет и бригады Борисова, и артиллерийской бригады Карпина…

– Ко мне несколько муромчан добежало-таки, – вставил Сажнев. – Говорили, тоже резня была.

– В общем, – подытожил Росский, – Пятая дивизия разгромлена полностью. Четвёртая и Девятнадцатая пехотные только подтягиваются. Шестая дивизия выходила на северную дорогу, что с ней, до сих пор неизвестно, но едва ли лучше, чем у нас, раз уж сам командир дивизии куда-то канул. Разведка не вернулась, Михаил Константинович?

– Никак нет, – словно и не ровне, отозвался мрачный начальник штаба.

– Если фон Пламмет сейчас вырвется на тракт, – Росский обвёл офицеров тяжёлым взглядом, – то всем нам останется только одно. Геройски погибнуть. Словеса красивые не люблю, не Ломинадзев, но… после такого позора… – Он не договорил последней фразы, однако она легко угадывалась.

«После такого позора жить…»