медкабинете мне засунули ватные тампоны в обе ноздри и дали приложить кусок льда. Калебу приклеили ватный диск к глазу и тоже всучили лед. В таком виде нас и отправили в приемную директора ждать родителей.

Мы просидели там одни около тридцати минут на расстоянии двух кресел друг от друга (сесть еще дальше было просто невозможно, потому что кресел было всего четыре). За все время не сказали друг другу ни слова.

Первым пришел папа Калеба, я видел его один раз и знал, что его зовут Дэвид. Он был в сером костюме, при галстуке, так что, наверное, ему пришлось ехать в школу прямо с работы.

Сначала он увидел меня, потому что я сидел у самого входа в приемную, и мой вид заставил его невольно притормозить на пороге. Потом он перевел взгляд на Калеба, подошел ближе и, внимательно оглядев, спросил, что случилось. Мы ему не ответили.

Дальше мы сидели в гнетущей тишине уже втроем – ждали Анну, которая ехала из другой, частной школы.

Когда она пришла, то отреагировала точно так же: сначала влетела в приемную, потом притормозила, посмотрела сначала на меня, потом на Калеба, но вместо «Что случилось?» сказала по-русски: «О боже».

Анне и Дэвиду пришлось сесть на кресла между нами, рядом друг с другом, и сидеть так в тишине было еще более неловко, чем до этого. Время от времени взрослые нарушали ее, делая голос строже и требуя, чтобы мы им рассказали, что произошло, но мы – ни в какую.

– Калеб!

– Гоша!

– Что случилось?

– Что произошло?

– Ничего.

– Ничего.

В какой-то момент Анна перешла со мной на русский:

– А теперь ты мне ответишь? Они все равно не понимают, можешь все рассказать как есть.

Я повернулся к ней и перехватил взгляд Дэвида, который смотрел на нас так, будто на самом деле все понимает.

– No, – ответил я Анне.

Вскоре нас вызвали в кабинет: там были директор школы, социальный педагог и психолог. Директором был дядька лет шестидесяти, добродушный на вид и похожий на Кеннеди. Психолог – женщина средних лет с очень ярким макияжем. Директор сидел по центру, за столом, а педагог и психолог – по краям, между ними стояли стулья, на которые и следовало протиснуться нам четвертым.

Когда все уселись, у нас с Калебом в сотый раз спросили:

– Ну, что случилось?

– Пусть он рассказывает, – буркнул Калеб, не глядя на меня.

– Про что? – съязвил я. – Про то, что ты вор?

– Я не вор!

– Ага, конечно!

– Так, тихо! – прикрикнул директор. – Георгий («Гиоги» – как прозвучало у него), Калеб у тебя что-то украл?

– Сто долларов из кошелька моего отца, когда был у нас в гостях, – отчеканил я.

Я знал, что в баторе таких, как я, называют крысами, доносчиками, предателями, но я уже устал от всей этой тягомотины.

– Это неправда, – тут же ответил Калеб.

– Это те самые сто долларов? – осторожно уточнила Анна.

– То есть деньги действительно пропали? – оживился соцпедагог.

– Да… – неуверенно ответила Анна. – Но мы думали…

– Я их не брал! – почти закричал Калеб.

– Я тоже их не брал! А кто тогда…

– Тихо! – снова повысил голос директор. – Гиоги, почему ты решил, что это Калеб их взял?

– В тот день у нас дома был только он, я случайно оставил кошелек без присмотра, и потом оказалось, что деньги пропали. А на следующий день Калеб пришел в школу с новой приставкой.

– Ему подарили приставку, – вмешался Дэвид.

– Чего? – Я правда не сразу понял, что он хочет сказать.

– Калебу подарили приставку, – повторил он. – Бабушка и дедушка.

Я пристыженно замолчал. У меня ведь и мысли не возникало, что эта приставка могла появиться у Калеба как-то иначе. Но если я не брал деньги и Калеб не брал, то кто это тогда сделал?

Калеб бросил на меня взгляд в духе: «Ну что, съел?» – и я, разозлившись, сказал:

– Так или иначе, ты разболтал всей школе, что у меня ВИЧ.

– А ты назвал моих родителей голубыми.

Предвидя новую перепалку, соцпедагог вмешался:

– Все, брейк. Гощиа, тебе нужно быть толерантней. Калеб, тебе… Тоже нужно быть толерантней. Деньги никто ни у кого не воровал, правильно я понял? Конфликт исчерпан?

– Да, – нехотя сказали мы в унисон.

– Но драка – это не решение проблемы, – к воспитательной лекции подключилась психолог. – Если бы вы сразу обо всем поговорили, то ситуация разрешилась бы сама по себе.

Еще несколько минут мы слушали лекцию про конструктивные и неконструктивные методы решения конфликтов, про здоровый выход агрессии и дипломатию, а еще что атмосфера в семье должна оставаться доброжелательной и любящей, чтобы у ребенка и мыслей не возникало о насилии. Мы с Калебом со всем согласились, наши родители – тоже, и нас наконец отпустили.

В коридоре Анна и Дэвид неловко извинились друг перед другом за сложившееся недопонимание и начали требовать от нас того же.

Тяжко вздохнув, я сказал:

– Извини, что обвинил тебя в воровстве.

– Извини, что рассказал всем про СПИД.

– Про ВИЧ, – поправил я.

– Про ВИЧ, – согласился Калеб. – Но я рассказывал про СПИД.

Вытащив ватные тампоны из моего носа, Анна осмотрела лицо, пригладила волосы и строго сказала:

– Теперь возвращайся на уроки.

– И ты тоже. – Дэвид кивнул Калебу.

– Но у меня глаз вытек!

Дэвид приподнял повязку на лице Калеба, заглянул под нее и приклеил обратно.

– Он не вытек, просто лопнули сосуды. Ничего страшного.

Поворчав, мы с Калебом закинули рюкзаки на плечи и, попрощавшись с родителями, двинулись вместе по школьному коридору. Я чувствовал, как время от времени мы случайно касались локтями.

– С этими палками в носу ты был похож на мамонта, – хихикнул Калеб.

– А ты похож на пирата с этой повязкой.

– Уж лучше быть пиратом, чем мамонтом!

– Да? Ну тогда ты похож на панду! – засмеялся я.

Калеб шутливо пихнул меня в плечо и, обгоняя, крикнул:

– Кто последний до кабинета, тот старая вонючая черепаха!

* * *

Дело о ста долларах в кошельке было закрыто – преступником назначили курьера. Ну не по-настоящему, а так, внутри нашей семьи. Я во всех подробностях, раз за разом, повторил, как хотел заказать пиццу, где взял кошелек, где его оставил, сколько времени бегал за карманными деньгами и где в этот момент был тот парень с пиццами, – в общем, ничего больше не оставалось, как решить, что деньги забрал он. Бруно пожал плечами и сказал мне: «It’s okay, don’t worry», а Анна, разозлившись, ругалась как бы в никуда: «Пусть он подавится этими деньгами, чтоб они ему поперек горла встали, скотина такой!» Меня она тоже отчитала, велела больше