Как и следовало ожидать, молодежь помирилась, и теперь дочь спала и видела во сне тот день, когда снова сможет увидеть своего возлюбленного. Маша, сидя в Лейпциге, только посмеивалась, потому что, обладая материнской мудростью, заранее знала, чем все кончится, а Зимин чувствовал себя полным дураком, который из-за неправильных вводных разрушил свою жизнь.

Он знал, что его решение пожить с Ксюшей отдельно Снежана восприняла болезненно. Наверное, это действительно выглядело со стороны не очень красиво: оставить жену и дочь, чтобы переехать со старшим ребенком в старую квартиру. Фактически вернуться к прошлой жизни. Это выглядело так, словно он сбежал, да так и было. Только на самом деле сбегал он от самого себя.

От себя убежать не удалось, а без Снежаны он скучал так отчаянно, что даже сам себе удивлялся. И еще тревога за нее стала постоянной его спутницей, особенно в последнее время, хотя он и не мог объяснить почему. Ничего необычного не происходило, ее безумные фантазии по поводу неестественной смерти старушки-соседки прошли бесследно, а тревога становилась все более острой, практически непереносимой.

Вот и сейчас она вгрызалась в голову, вызывая тупую боль, от которой не было спасения. Зимин снова набрал ее номер, но если в первый раз она скинула его звонок, то сейчас телефон оказался выключен, что было совсем уже необъяснимо. Она не любила оставаться без связи и никогда не выключала телефон. Может, сел?

Он кинул взгляд на часы. Без пятнадцати три. Танюша еще не проснулась после своего дневного сна, значит, пока нельзя позвонить Ирине Григорьевне и узнать, где ходит ее самостоятельная дочь. Надо подождать хотя бы час, а еще лучше заехать к ним, ведь уже пару дней из-за работы у него это не получалось. Да, решено. Сейчас он закончит все свои дела и поедет к семье.

Дверь кабинета открылась, и в него заглянула Лилия Лаврова, его давняя боевая подруга, а еще редкостная заноза, периодически задорно предлагающая ему перестать валять дурака. Из-за того что он и сам знал, что именно валяет дурака, это замечание бесило его до крайности. И он огрызался и старался избегать общения с Лилией, потому что они со Снежаной были правы, а он нет.

– Миш, ты в ближайшее время к Машковским собираешься? – спросила редкостная заноза, и Зимин тут же ощетинился, выставив колючки, как почувствовавший опасность еж.

– А что?

Лиля зашла в кабинет, подошла к свободному стулу и плюхнулась на него, изящно пожав плечами.

– Ничего. Просто мне нужно вернуть Снежане ее статуэтку, а я никак не могу выкроить время, чтобы к ней заехать. Решила передать через тебя.

– Какую статуэтку? – не понял Зимин. – Лилька, давай признавайся. Вы с моей благоверной за моей спиной затеяли что-то?

Лицо Лили вдруг стало серьезным.

– Миша, а она что, так тебе ничего и не рассказала?

– О чем, ради всего святого? Лаврова, ты меня пугаешь!

Теперь по Лилиному лицу было видно, что она находится в некотором смятении, и это пугало особенно, потому что смятение для нее было совершенно нехарактерно.

– Снежана узнала от своей соседки совершенно потрясающую историю, случившуюся в 1948 году и сейчас получившую неожиданное продолжение. Речь идет о старинном кладе, который отец соседки, сам того не зная, привез после войны из Германии в качестве военного трофея, а немецкий военнопленный, в которого умудрилась влюбиться его старшая дочь, узнал свою фарфоровую статуэтку, в которой была спрятана очень дорогая вещь, стащил ее, а потом спрятал.

– И что? Моя дражайшая супруга нашла эту статуэтку и передала тебе? Ты ее хочешь вернуть?

– Нет, другую. Но дело в том, что эту статуэтку, похоже, ищет кто-то не очень хороший. Помнишь, Снежана просила тебя сдать на анализ шиповник, который заваривала ее соседка перед сном?

– Помню. Это был такой бред, что я даже не стал его слушать.

– А ты вообще в последнее время перестал слушать то, что говорит твоя жена, – вздохнула Лиля. – Впрочем, дело не в этом. Точнее, разумеется, в этом, но сейчас я говорю про другое.

– Лилька, как с тобой Серега живет, я не знаю. – Зимин неожиданно взмок, потому что все его предупреждающие об опасности встроенные датчики сейчас моргали, вращались и бешено вопили. – Но ты можешь не тянуть кота за причиндалы и рассказать обо всем по порядку?

– Миш, дело в том, что я по просьбе твоей жены сдала этот шиповник на анализ, и в нем нашли веронал. Вашу соседку действительно травили, и очень похоже, что умерла она не своей смертью, упав с лестницы. Так что Снежана была права. А так как она обладает огромным любопытством и тягой к справедливости одновременно, то эта взрывоопасная смесь толкнула ее провести расследование, что именно оказалось причиной столь пристального интереса к квартире старушки. И выяснила, что это старинная пуговица с четырнадцатью изумрудами высочайшей чистоты, которая была спрятана в одной из четырех кружевных фарфоровых балерин.

– Какие балерины? Какое расследование? – Зимин практически застонал. У него разом заболели все зубы. Ну почему, почему Снежана не берет трубку? – Лилька, как ты могла сдать шиповник на анализ и ничего мне не сказать?

– Сначала я не верила, что в нем что-то найдут, а потом очень строго велела Снежане обязательно все тебе рассказать. Особенно после того, как ее стукнули по голове.

– Что-о-о-о? Так, все, тебе удалось меня взбесить. Поэтому будь добра, рассказывай все с самого начала и по порядку.

И Лилия Лаврова послушно все ему рассказала. Когда она закончила, Зимин какое-то время молчал, пытаясь осмыслить масштаб катастрофы. Если бы он мог, он бы сейчас ударил свою давнюю соратницу и подругу. Не могла же она, имея столь солидный стаж работы в следствии, не понимать, насколько опасно то, что задумала Снежана. Почему она ее не остановила? Впрочем, что это он, уж ему, как никому другому, известно, что остановить ее невозможно. Но рассказать ему, Зимину, она была просто обязана.

– Так, – сказал Зимин, вставая. – Поехали к Ирине Григорьевне. Мы должны выяснить, куда ее дочь отправилась сегодня и почему у нее не работает телефон. Только погоди, я попрошу у ребят раздобыть распечатки ее последних звонков. Нужно восстановить по минутам, когда и с кем она встречалась.

К тому моменту, как они с Лилей добрались до квартиры Машковских, Зимину уже скинули перечень телефонных звонков его жены. Для начала он набрал последний номер, но этот телефон тоже оказался выключен. Тогда он перезвонил по предпоследнему телефону и, слушая гудки, попросил Лилю:

– Подожди, я хочу попробовать поговорить хоть с кем-то до того, как зайду в квартиру. Неправильно пугать Ирину Григорьевну еще больше. Она и так расстроится.

Они остановились на площадке между первым и вторым этажом, расположившись у подоконника. В трубке что-то щелкнуло, и Зимин, услышав мелодичный, довольно приятный женский голос, включил громкую связь, чтобы Лиле тоже было слышно.

– Алло, я вас слушаю.

– Здравствуйте. Меня зовут Михаил Евгеньевич Зимин, я следователь, работаю в Следственном комитете. Могу я узнать, с кем разговариваю?

– Вы следователь, который не знает, кому звонит? – Голос в трубке усмехнулся.

– Если я потрачу немного времени, то, несомненно, узнаю. Дело в том, что у меня этого времени нет. Вы можете представиться?

– Могу. Белокопытова Александра Дмитриевна. Я врач, если это имеет значение.

– Врач? – Зимин вдруг снова испугался, правда, уже по другому поводу. Снежана что, больна?

– Да, кардиолог. Правда, живу и работаю в Санкт-Петербурге. Сюда приехала повидать родителей. А что случилось?

Зимин выдохнул. Нет, здоровье тут ни при чем. Но тогда что может быть общего у Снежаны с этой женщиной?

– Простите, но я не могу найти свою жену, а вы были предпоследним человеком, с которым она сегодня разговаривала. Это было в районе десяти утра. Мне бы хотелось узнать, о чем именно вы говорили.

– Вы – муж Снежаны? – В голосе собеседницы послышалось удивление. – Хотя да, она говорила, что ее фамилия по мужу Зимина. Но я не очень понимаю, почему вы так волнуетесь?

– Потому что моя жена ввязалась в доморощенное расследование преступления и может быть в опасности, – сказал Зимин, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. – Кстати, предупреждаю вас, что если вы имеете к этому какое-то отношение, то очень об этом пожалеете.

– Преступление? – недоуменно уточнила Александра Белокопытова. – Мы не говорили ни о каком преступлении. Мы обсуждали клад, который оставил в России военнопленный Клеменс Фальк для своей возлюбленной Надежды Строгалевой, и тех, кто может юридически претендовать на него.