себе лицо, и практически врезался своими губами в мои. Нажал языком, требуя открыть полный доступ, и рыкнул нетерпеливо, будто я сделала это слишком медленно для сжигающего его нетерпения. Властный глубокий поцелуй с теми самыми поразительными грохочущими стонами, на которые способен только он. И одновременно такое же безапелляционное, не признающее и тени отказа вторжение его пальцев внизу. Возбуждение, что путешествовало по моим телу и разуму до этого все набирающими силу, но все же неторопливыми волнами, стало диким яростным штормом. Я задрожала в его сильном захвате, стремясь навстречу этому разрушению, что он неминуемо нес. Я люблю это разрушение. Я хочу, чтобы он разрушал меня прежнюю снова и снова, уничтожая все, всю ту, что была до него. Была не для него.

Коля оторвался слишком быстро, так же рваным, лишенным поверхностной нежности движением отобрал у меня свое присутствие и внизу. Я резко вдохнула, ошеломленная потерей, но он тут же схватил меня за бедра, приподнимая над своими.

— Готова… — хрипло буркнул он, не спрашивая, но я все равно закивала. — Направь, Сашк… направь, сейчас же!

Скользнув послушно себе рукой между ног, я обхватила его твердую плоть и замерла на несколько секунд, наслаждаясь ощущением этой горящей мощи с тяжело бьющимся прямо в мою ладонь пульсом.

— Са-а-а-ашка-а-а… — протяжно, как страдая, скрипуче протянул Коля и сжал зубами плечо, карая за задержку. — Ну же… в тебя надо…

Я прошлась пальцами от толстого основания до массивной головки, направляя ее в себя. Охнула, едва только ощутив это самое первое, шокирующее проникновение. И сразу закричала, насаженная, как всегда, разом, рывком до корня.

Коля накрыл ладонью мои губы, замыкая новые крики внутри, отчего стало еще жарче. Обхватил, как жестким обручем, талию, удерживая неподвижно над собой, и стал вколачиваться снизу. Меня мотало бы, как тряпичную, если бы не его железный захват. Я цеплялась за края ванной, ища опоры. Не для тела, нет. Ему она сейчас не была нужна. Это какой-то инстинкт самосохранения, что заставляет цепляться за последние крохи контроля над стихией внутри. Глупый и вообще больше мне не нужный инстинкт. Ничего от меня не зависело. Коля брал меня так, как делал это и раньше: глубоко, жестко, так, как было необходимо ему. Так, как, оказывается, идеально для меня. Потому что он вкладывал в это обладание всего себя. Столько, что возьми он меня хоть как, а вернуть не смогу.

Плеск воды… мои заглушенные им вскрики… его рваные выдохи-стоны, мечущиеся в тяжелом воздухе замкнутого пространства ванной и бьющие мне в голову, в грудь, пробивающие насквозь, делающие проницаемой предельно. Доводящие до лихорадочного, полубредового состояния, когда для падения не хватает…

— Сашк… давай… — прохрипел он.

И все! Его приказ освободил, оборвал последние ниточки контроля, сбросив меня в чистое пламя удовольствия.

А Коля длил его, не давал затухнуть сразу, вбивая в меня, уже обмякшую и трясущуюся, свой кайф.

— Вот видишь, Сашк, совсем другое, — пробормотал он, водя губами по моему мокрому виску, как только хоть чуть-чуть отпустило. — Совсем, солнце.

ГЛАВА 28

— Вот же сучка крашеная упертая! — махнул в сердцах рукой Ольшанский, чуть не выдергивая из той иглу капельницы, держась за штатив которой вышагивал по больничному коридору. Не лежится ему. — Вот если бы в чем другом так упиралась, я бы ее зауважал прямо. А так… гадина ядовитая она и есть. Как такие только вырастают?

Ему заплохело уже вечером, после того как у Мариэллы нашли наркоту, которой она Сашку хотела отравить. Какое бы каменное лицо ни делал и жестюка из себя ни строил, но осознание, что в его доме, под его и моим носом могло случиться такое… как будто и уже произошедшего было мало.

Замысел дряни был прозрачен для меня, а вот ее наглость, жадность и скорость реакции слегка шокировали. Это же насколько нужно желать добиться своего несмотря ни на что, чтобы не побояться примчаться в дом дядьки, известного крутейшим нравом. А ведь могло сработать, не торчи я рядом с Сашкой. Еще как могло. Подумаешь, посидели девочки, погоревали о безвременно почившем. Мариэлла типа утешала, а Сашка возьми и не утешься. И в попытке забыться дозу-то и не рассчитала. Или же вовсе решила свести счеты с жизнью, потери не перенеся. А Мариэлла что? Утешала, старалась, да не справилась. Какой спрос, наркоманы… они ж непредсказуемые. Подтравила бы, таблетки припрятала так, чтобы нашли при этом запросто. Любая экспертиза, если бы Ольшанский ее вообще допустил, показала бы стаж употребления. Сашка в могиле, ее отца осознание, что дочь не уберег, туда же свело бы. И все, Мариэлла в шоколаде. Даже если бы и случились разборки по поводу похищения, так и тут все прикрыто. Муженек виноват. Потому и самоубился. От стыда и страха перед возмездием. Кто же знал, что я им дорогу перебегу и все поломаю. Начиная с леса и заканчивая этим змеиным блиц-криком. А все почему? Потому что не было информации полной.

Естественно, Иван Палыч оставался собой и Александре о том, что ему пришлось срочно опять прилечь на больничную койку, говорить было не велено. Типа по делам уехал, ага. Я нарочно этого скрывать не собирался, он мне не указ. Но пока ничего прямо критичного не наблюдалось, так что с вечера я промолчал. В конце-то концов, нам с Сашкой можно же хоть несколько часов передышки и только для нас двоих. Сказал бы — ведь подорвалась бы и помчалась в больницу. И ежу понятно. А так хоть хапнул чуток ее, а то уже нутро узлами. На мои по ней аппетиты — всю ночь бы не слезал, да сил у нее пока на такое нет. Утром уезжал — спала она еще. Ну и ладно. Ей надо. Не двужильная же, а последнее время сплошной хаос вокруг, а она так-то в самом начале реабилитации.

— А я еще вечно Альку в детстве стыдил, когда плакала, игрушки свои давать этой сучке не хотела, — продолжил возмущаться Ольшанский, и в коридор из процедурной осторожно высунулась его медсестра, разведывая, отчего опять шум. Да уж, тот еще наш Иван Палыч проблемный пациент. — Подумаешь, новое купим! А вон чего из этого вышло. И в штаны к этому соплежую залезла, и чего задумала! Еще и молчит теперь, кобра ядовитая.

Я в нарушение всех процессуальных норм по личной настоятельной просьбе Ольшанского присутствовал на допросе Мариэллы. Нам кровь из носу нужно было узнать, где этот самопровозглашенный его сын и что