понимая, что по щучьему велению в областном следственном изоляторе ничего не устаканится. Надо будет ехать туда вместе с Капустиным, устраивать, чтобы архитектор попал в нужную камеру.

«Где на всё найти время?» — неэффективность трудоёмких мероприятий подтачивала надежду на успех.

Хорошо ещё, добровольный союзник Капустин фонтанировал идеями. Предложил узнать, о чём Левандовский трёт с адвокатом. Следственный кабинет ИВС был оборудован скрытой видеокамерой и микрофоном. Закон допускал визуальное наблюдение, но строго запрещал слушать разговоры подозреваемого с защитником.

Использовать прослушку в качестве доказательства по делу Яковлев не собирался. Его устраивала любая непроцессуальная подсказка, в каком направлении рыть.

По утреннему посещению изолятора Самандаровым и Сизовым Капустин отчитался незамедлительно:

— Только Рафа свалил, они бошками упёрлись и давай шуршать. Один другого перебивает, хрен поймёшь. Я сейчас ещё разик прокручу запись, разобрал пока: «цена неравная», «соглашаться нельзя». Это Ростик втюхивал, он ближе к микрофону сидел…

Цена неравнозначна, ежу понятно. Её озвучили, чтобы раскачать ситуацию. Рассчитывали — архитектор двинет встречное условие, подсказанное ему агентом. Признание вины — под изменение меры пресечения! Начнётся торг. Левандовский обязан проявить интерес к сделке. Навязываться нельзя ни в коем случае. Сизов просечёт слабину следствия, заразит клиента упорством. Он, собака лысая, обладает даром убеждать. Главное, не мельтешить. Демонстрировать уверенность. Ситуация должна переломиться в ближайшие часы.

На удивление выдержанно вёл себя непосредственный начальник Яковлева. Напрасно не теребил, по мере возможностей амортизировал давление сверху. Вот только силы его иссякали. Накануне подполковник стал жаловаться на сердечко. Удручённо сообщил: «Если завтра не полегчает, поеду кардиограмму делать». Старик грамотно готовил почву для ухода на больничный. Возможно, решил перекантоваться в стационаре. Так уважительнее будет выглядеть причина его отсутствия на службе в трудный момент.

Главная ответственность за неудачу справедливо ложилась на Яковлева, но и начальнику отдела перепадёт обязательно. Выгово-решник зарубит присвоение очередного воинского звания, ради которого он на шестом десятке попёрся из областного центра в район, от семейного уюта — в запущенную съёмную квартиру.

Негативные последствия для себя Яковлев также просчитал. Со службы с учётом имеющихся заслуг не уволят. В должности понизят конкретно — до старшего или даже до простого опера. Утраченные деньги будут вычитать из зарплаты. Карьера накроется медным тазом. Намертво приклеится ярлык неудачника. Потянутся годы унылого существования до минимальной выслуги. О переводе в большой город придётся забыть. Имеющееся звание окажется последним. Вечный майор с комплексом неполноценности… Если к пенсиону удастся не спиться, последует плавное перемещение из своего продавленного кресла в аналогичное в отделе режима механического завода. Там предстоит протирать штаны, пока не вынесут…

Такие перспективы страшили. Облажавшемуся подняться в их системе невозможно. Именно поэтому отыгрываться надо было сейчас. Пока не пройдена точка невозврата.

Мотивации для того, чтобы ударно вваливать, имелось предостаточно. Расслабиться с помощью национального способа Яковлев позволил себе однократно и не на людях. Дома сольно освоил флакон коньяку, курил на кухне за плотно закрытой дверью, шевелил возбуждёнными полушариями.

Крепкий алкоголь обострил их работу. Мелочи, казавшиеся на подготовительном этапе второстепенными, теперь резали глаз. Совсем ненапряжно ведь было припудрить конверт с деньгами порошком люминофора[153]. По-любому, архитектор не в перчатках пихал взятку в пневмопочту. Поднесли бы к УФ-лампе[154] загребущие его ручонки и засветились бы они изумрудно. Хрен отпёрся бы заморыш, что лапал меченые «зелёные»!

Спал комитетчик в ту ночь мало. Поднялся без труда, но каким-то отупевшим. Взбадривал себя старательно — разминка с эспандером, контрастный душ, особо тщательное бритье. Неожиданно разыгравшемуся аппетиту обрадовался. Есть контакт!

Жена, посвящённая в проблему в самых общих чертах, вела себя образцово. Банальное правило о важности крепкого тыла доказывало свою актуальность. Людмила переключила быт на себя. Жертвуя обедом, забирала ребёнка из школы, носилась за первоклашкой на такси через полгорода.

Каждое утро Яковлева ожидали отутюженные брюки, наглаженная рубашка, надушенный носовой платок и свежее бельё. Даже туфли в прихожей сияли, начищенные до блеска. Встречая и провожая, Люда дарила приветливую улыбку и поцелуй. Ни единого упрёка не проронила в связи с тем, что семья у супруга вдруг ушла на задний план. Как бы поздно муж ни возвращался, вставала с постели, разогревала ужин, накрывала на стол. Садилась рядом, в шутливом ключе пересказывала домашние новости, расспросами не терзала, затем нежно целовала, желала «спокойной ночи» и тихо удалялась в спальню.

«Ради них с Артёмкой обязан выкарабкаться!» — накачивал себя Яковлев.

По мере удаления от дня реализации число сотрудников, занимающихся делом архитектора, уменьшалось. Это было закономерно. Нельзя долгое время концентрировать все силы отдела на одном направлении. Другие задачи по обеспечению государственной безопасности никто не отменял.

К середине недели по Левандовскому работали трое: сам Яковлев, старший опер Шульгин и оперуполномоченный Гайдук. По указанию начальства последний эпизодически отвлекался на свою линию борьбы с экстремизмом.

Ежедневно в восемнадцать ноль-ноль майор заслушивал отчёты подчинённых.

Гайдук сегодня развозил по банкам запросы о наличии у Левандовского, его жены и проживавшей с ними дочери-студентки денежных вкладов. Использование оперативника в качестве курьера Яковлева не устраивало, по своему профилю задач имелось выше крыши, но выполнять поручения следователя надлежало беспрекословно.

Именно Самандарову вскоре предстояло решить — собраны достаточные доказательства для предъявления обвинения, или подозреваемого нужно освободить из-под стражи.

Обнаружение сумм, превышающих официальные доходы коррум-панта, могло послужить решающим доводом для следствия. Хотя в наше время лишь полные идиоты легализуют деньги, добытые преступным путем, на депозитных счетах…

Витя Шульгин с раннего утра и до упора сидел «на ушах». Прослушивал фонограммы разговоров Левандовского, до которых прежде не дошли руки. Отсеивал производственную и бытовую шелуху, выискивал малейшие намёки на противоправную деятельность.

Также он слушал по «горячей линии» текущие переговоры Шаталовой и Темляка со всеми абонентами. Кабинетная муторная сидячка (занятие, на первый взгляд, ерундовое) изматывала постоянным напряжением.

Витьке с его поджелудочной приходилось вдвойне тяжко. Он питался по мудрёной схеме, соблюдая белковую диету, принимал ферменты и по часам делал себе инъекции инсулина. К вечеру выглядел, как изуверски выжатый лимон. Жёлтый, сморщенный и вялый. Пытался хорохориться, но получалось у него это бесталанно.

Яковлев, раздражённый пробуксовкой, злился на всех и на Витю в том числе. Однако сдерживался, умом понимая, что содержание контролируемых телефонных разговоров не от Шульгина зависит.

Повод докопаться майор всё-таки нашёл, завиноватив опера в пассивности. Ещё в понедельник был увезён в управление компакт-диск с оперативной съёмкой. С резолюцией руководства Яковлев отдал видео в техотдел для расшифровки невнятной фразы Левандовского в момент получения денег. Эти несколько слов могли прояснить многое.

Шли третьи сутки, а результата не было. Отговорок