– Не мне судить, мэм. Мне вот тоже нравится любоваться на кинозвезд в журналах, потому что они очень красивые. Но я бы ни за что не стала надеяться, что когда-нибудь смогу надеть что-то такое же красивое. В этом просто нет практического смысла.

– А что, во всем должен быть практический смысл?

– Для меня – да. В нашей жизни все – включая растения на маминых грядках – должно идти в дело. Что мы у себя выращиваем – это морковь, картошка, горох и тыква. Всем этим можно наполнить живот.

– У вас что, совсем не растет цветов?

– Ну, у нас есть вокруг дома заросли жимолости, и она чудесно пахнет. Но как только на ней распускаются цветки, я их обрываю и делаю сироп, чтобы приправить самогон. Аромат жимолости у нас здесь больше всего в ходу.

– Да, Эдварду такой самогон очень нравится, но сама я ни разу не пробовала.

– Что ж, тогда сразу должна предупредить: это очень крепкая штука.

Госпожа Оливия тут же вскинула подбородок:

– По-твоему, я с ним не справлюсь?

– Конечно, справитесь. Я просто хочу сказать, что к нему надо привыкнуть. Его не хлещут бокалами, как всякие модные женские напитки.

– А ты сама это пила?

– Да в общем-то нет. Я обычно пробую сироп из жимолости, а потом чуточку пробую, когда смешиваю его с самогоном. Окончательную же пробу снимает мама. Но придет время, и я начну снимать последнюю пробу.

– А вас не пугают проблемы с законом?

– Есть такое дело. Но я знаю все здешние проселки и старые индейские тропы, так что пока я буду держаться подальше от шерифа, со мной все будет в порядке.

– Но зачем же брать на себя подобный риск?

– Деньги же надо где-то добывать. Это что-то вроде того, как вы вот оказались в ловушке под тем обрушившимся зданием. Единственный вариант, что у вас был, – это найти способ оттуда выбраться. То же самое и у меня в отношении самогона. Ищу способ выбраться из тесного для меня места.

Долгое мгновение госпожа Оливия внимательно глядела на нее.

– Я тобою восхищаюсь, Сэйди.

Щеки у девушки порозовели.

– С чего бы? Я просто девчонка из провинции.

– Ты храбрая. И я в тебе это уважаю.

– Я бы сказала, что это вы как раз очень храбрая.

– У меня не было выбора. А сейчас вот я сбежала из страны, которая, быть может, во мне очень нуждается, и спряталась здесь, в стеклянном домике с прелестными растениями, от которых, по сути, мало пользы. Это едва ли можно назвать храбростью.

– Мне казалось, вам нравится эта оранжерея.

– Эдвард соорудил ее специально для меня. Он говорит, что это наиболее удачное для меня место. И это действительно хорошее для меня убежище, где можно спрятаться. – Она кашлянула, прочищая горло, и отвернулась к горшку с другим вечнозеленым колючим кустиком. – Представить даже не могу, как ездить в одиночку по ночам в твоем грузовике, спасаясь от законников. Мне бы было очень страшно.

Сэйди подошла к ней и подняла с земли горшок с лавандой.

– Чего же вы боитесь сейчас?

– Всего, – тихо ответила Оливия. – Боюсь этой новой жизни. Боюсь снова потерять дитя. Боюсь разочаровать Эдварда.

Сэйди немного помолчала.

– Знаете, мама всегда говорит, что если тебе хоть чуточку не страшно, значит, ты не живешь.

– А чего боишься ты? – с вызовом спросила ее госпожа Оливия.

– Никогда не выбраться за пределы Блюстоуна. Боюсь прожить здесь всю жизнь и умереть, так и не получив возможности повидать мир.

– Как я уже сказала, я предрекаю тебе великие приключения, Сэйди!

Девушке приятно было слышать эти слова, и она очень хотела в них поверить, даже несмотря на то что мысленно все время возвращалась к той несчастной незнакомке перед больницей. И от этих воспоминаний Сэйди порой казалось, что ей никогда не удастся выбраться из Блюстоуна.

Оливия

– Я хочу научиться водить машину, – сказала с заднего диванчика Оливия.

Минуло два дня после того, как Оливия с Сэйди ездили в больницу к Эдварду, и она до сих пор не могла избавиться от воспоминания о той вопящей женщине, которую силой затаскивали внутрь. Эдвард просил довериться ему, и, разумеется, она полностью ему доверяла – однако теперь, подъезжая к Вудмонту, Оливия вдруг с особой остротой осознала, что в здешних местах ей необходимо иметь большую независимость от мужа.

– Мы ведь уже это обсуждали. Я могу тем самым потерять работу, – отозвалась из-за руля Сэйди.

– Я это понимаю и с уважением отношусь к твоей тревоге. Но я не скажу Эдварду. Я знаю, что он бы этого не одобрил. Он просто чересчур меня оберегает. Надеюсь, за последние недели я сумела снискать твое доверие?

– Вам-то я полностью доверяю, – ответила Сэйди. – Но если нас кто-нибудь увидит, это сразу же дойдет до ушей доктора Картера.

– Понимаешь, я чувствую себя здесь какой-то беспомощной. В своем доме я ощущаю себя в такой же тесной ловушке, как и под тем каменным завалом.

– О чем вообще вы говорите?! Такого огромного дома, как у вас, я в жизни не видала!

Оливия разгладила складочку на юбке.

– Порой он может ощущаться очень маленьким. Как и весь этот округ.

На этот счет Сэйди никак не могла с ней поспорить.

– Даже и не знаю…

Оливия сдвинулась на середину заднего сиденья и подалась вперед, поближе к Сэйди.

– Моя матушка всегда говорит, что кое-какие маленькие секреты только на пользу браку. Она, к примеру, по пятницам всегда ходила с подружкой в кино. Отцу она об этом не рассказывала, потому что считала, что подобная ерунда его бы раздражала. А фильмы, по ее словам, помогли ей стать хорошей женой.

– По-вашему, умение водить машину сделает вас более хорошей женой?

– Да.

По крайней мере, она не будет чувствовать себя в ловушке, не будет казаться себе потерянной и бесполезной. Когда она в Лондоне работала в больнице, то всегда ощущала в себе жизнь, с радостью и волнением встречая каждый новый день.

– Разве ваша оранжерея вскоре не заполнится фруктовыми деревцами и прочими растениями? Разве с ними вам не станет легче?

Зимний сад был идеей Эдварда: он счел, что ей это необходимо. И хотя этот его жест очень тронул Оливию, теперь она понимала, что растения в оранжерее являлись скорее удачным предлогом удерживать ее в пределах поместья.

– Знаешь, порой я чувствую себя так, как та девушка, которую мы видели у больницы, – задумчиво сказала Оливия.