от своего годового дохода на выполнение своих обязанностей в соответствии с системой периодического присутствия. В то же время они столкнулись с увеличением стоимости социальных услуг — таких как свадьбы и похороны. Сёгунат также требовал у них средств на поддержание дорог, мостов, на обновление городов после частых пожаров. Поэтому неудивительно, что бюджеты большинства провинций оказались на опасно низком уровне. Располагая крайне ограниченными возможностями для их пополнения, многие даймё просто урезали выплаты своим вассалам.

Самураи были не в восторге от подобного обращения. В Канадзаве один из чиновников высказывал сожаление по поводу того, что «в последние годы практика урезания выплат привела к значительному ухудшению положения вассалов, особенно низших рангов. Многие отказываются вести себя подобающим образом и не признают местных законов»{64}. Эти горестные мысли разделяет и один из высших чиновников провинции Хосю: «Уже на протяжении нескольких лет самураи испытывают крайнюю нужду. Мысли «купить то, продать это» или «отдать в залог это, чтобы заплатить за то» становятся содержанием их жизни. Даже те, кто продолжает исполнять свои обязанности, опустились и ведут себя неподобающим образом. Утром и вечером они едят лишь рисовую кашу. И так — изо дня в день. Их жизнь становится распутной, их душевное состояние и манеры — позорными и недостойными. Они превратились в лгунов и мошенников»{65}.

Жесткость политической системы только усиливала недовольство, царившее в нижних слоях самурайского сословия. Уже никто не верил искренне в то, что личные заслуги являются самым важным фактором при назначении на должность. В реальности дело обстояло иначе. Какую должность получит (если вообще получит) тот или иной самурай, определял социальный ранг его семьи внутри воинского сословия. В итоге к XIX столетию все более или менее значимые посты были заняты самураями, имевшими высокое происхождение. Во многих провинциях семьи, принадлежавшие к элите самурайского сословия, на протяжении нескольких поколений монополизировали право на занятие ключевых должностей. Разница между идеалом и действительностью сильно раздражала молодых, амбициозных самураев невысокого происхождения. В школах эти отпрыски бедных семей зачастую сидели рядом со своими более удачливыми сверстниками. При этом они прекрасно понимали, что именно рождение позволяет тупому, как мул, быть спесивым, как павлин. Некоторые самураи отвечали презрительным отношением к тем, кто мог кичиться своим происхождением, но при этом не отличался ни умом, ни силой. Про таких в те времена говорили, что они «неспособны быть даже судьей на соревнованиях лучников». Другие отчаивались добиться хорошего назначения и пытались самостоятельно найти выход из экономических проблем, постигших их семьи. Они стремились попасть в число «людей, обладавших талантом». Это была ключевая фраза, обозначавшая интеллектуально развитых и политически сознательных молодых людей, не согласных со своим социальным положением внутри военного сословия.

В начале XIX в. неуважение к прежним авторитетам проявлялось и среди простых крестьян и горожан. Особенно заметным это стало после ряда неурожайных лет. Вызванный ими голод продлился с 1833 по 1838 г. В истории он остался как «голод Тэнпо» — по названию календарной эры, шедшей в то время. Сейчас уже невозможно с точностью сказать, сколько людей умерло в те годы от голода и болезней, но чиновники из Северной Японии докладывали, что только в 1836 г. у них умерло 100 000 человек. По их словам, с опустевшими деревнями, неубранными трупами и даже со случаями людоедства можно столкнуться в любом уголке региона. «Трупы сбрасывались в колодцы, и сообщали о женщине, которая съела своих детей, — писал в своем дневнике один из современников. — Повсюду царили голод и смерть. Некоторые предпочитали забить своих детей камнями, чтобы не подвергать их мучительной смерти от голода. Грабежи, взломы домов и воровство превратились в норму жизни. Самураи, оставшиеся без господина, нападали на стариков и детей. В мире не стало порядка»{66}.

Отдельные проявления спонтанной жестокости по отношению к слабым были частью порожденного голодом хаоса. Однако случаи протеста указывали на достаточно высокий уровень политической сознательности у людей, занимавшихся поисками выхода из кризиса. Простые люди в своих бедах обвиняли не только природные катаклизмы. Они организовывали движения протеста, требуя от властей проведения мероприятий, которые могли бы уменьшить страдания. В частности, крестьяне упрашивали чиновников временно отказаться от взимания налогов рисом, открыть принадлежащие даймё зернохранилища и запретить отправку зерна в города. Страдающие от голода горожане, в свою очередь, ожидали от сёгуната или от местного даймё раздач зерна с правительственных складов, прекращения манипуляций с ценами. Они также требовали принудить торговцев рисом продавать «по разумной цене» все то зерно, которое они припрятали в ожидании роста цен по мере углубления кризиса. Если чиновники не спешили с ответом, то демонстранты могли разграбить господские хранилища риса, чтобы продавать его на улицах всем желающим по ценам, которые они сами считали честными и справедливыми. Более того, к началу XIX в. люди, исходя из своего предыдущего опыта, поняли, что организованная коллективная акция оказывает значительно более сильное воздействие на чиновников. Открытое неповиновение заставило правительство осуществлять действенные мероприятия во время предыдущих кризисов. А в 1830-х гг. в городах и деревнях Японии было отмечено около четырех сотен бунтов и мятежей, что превышает количество выступлений, произошедших за все XVII столетие. Вдобавок эффект от акций протестов усиливался беспрецедентным уровнем их организованности. В 1836 г. 10 000 демонстрантов приняли участие в беспорядках в провинции Микава. К северу от горы Фудзи 30 000 голодных людей выражали властям свой гневный протест.

Наиболее существенную акцию неповиновения, произошедшую в 1830-х гг., возглавил Ёсио Хэихачиро — самураи и бывший правительственный чиновник. Он убедил крестьян, проживавших в окрестностях Осаки, разграбить этот город. Бунт Ёсио был отражением требования народной справедливости. «Сначала мы должны покарать чиновников, которые столь жестоко издевались над народом, — написал он в манифесте, изданном в 1837 г., — затем мы должны казнить надменных и богатых осакских купцов. После этого мы разделим золото, серебро и медь из их подвалов и мешки с рисом, спрятанные в их хранилищах»{67}. В девятнадцатый день Второго месяца 1837 г. Ёсио совершил нападение на правительственные учреждения и поджег некоторые районы города, надеясь таким образом вызвать масштабный крестьянский бунт. После двухдневного сражения властям удалось рассеять нападавших. Ёсио покончил с собой, а беднякам Осаки осталось только оплакивать потерю более чем 3000 их домов и почти 5000 коку риса, исчезнувших в пламени раздутого им пожара.

В первые десятилетия XIX в. происходили и другие выступления, многие из которых были связаны с процессами протоиндустриализации. Во многих регионах крестьяне, разбогатевшие благодаря предпринимательству, выступали против представителей деревенской верхушки, в семьях которых