руководящие должности передавались по наследству из поколения в поколение. Иногда, как это произошло, например, в Хосю в 30-х гг. XIX столетия, несогласные даже проводили демонстрации, требуя от чиновников запрещения передачи должностей по наследству и введения новых правил, которые могли бы обеспечить возможность и другим подняться по социальной лестнице. Другие коллективные акции объединяли жителей многих населенных пунктов. В 1823 г. крестьяне и торговцы из 1007 деревень, расположенных вокруг Осаки, занимавшиеся производством хлопка и растительного масла, использовали все возможные методы легального протеста, чтобы изменить давнюю политику правительства, согласно которой оптовую и розничную продажу этих товаров могла осуществлять только определенная группа осакских купцов. Такие монополии, утверждали производители, противоречили законам морали, поскольку политика контроля над рынком отстаивала интересы привилегированного меньшинства, подвергая опасности благополучное существование большинства. «Торговля, — заявляли они, — не должна иметь ограничений»{68}. Как и в других местах, голос протеста достиг ушей чиновников, осознавших свою уязвимость. В Осаке была разрешена свободная торговля.

Новые искания, новые религии…

На рубеже XVIII–XIX вв. атмосфера Японии была буквально наполнена новыми интеллектуальными и религиозными исканиями. В некоторых случаях мыслители, связанные с Кокугаку, или школой Национальной учености, в своих поисках характерных черт японской культуры обращались к ранним японским текстам. На основе их исследований в рамках школы возникло представление о далеком прошлом как о золотом веке в истории нации. На древность стали смотреть как на источник моральных уроков и ценностей, которые могли бы решить проблемы современного общества. На середину XVIII в. приходится деятельность одного из наиболее выдающихся представителей школы Национальной учености — Камо-но Мабучи. Свое внимание он сконцентрировал на Манъёсю — антологии японской поэзии, составленной приблизительно за тысячу лет до этого. Мабучи благоговел перед этими стихами, поскольку считал, что именно в них заключена квинтэссенция «изначальной» японской души, которая впоследствии была замутнена и даже искажена «искусственностью» таких чужеземных доктрин, как буддизм и неоконфуцианство. Согласно Мабучи, в Манъёсю перечисляются те добродетели, которые отличают японцев от остальных народов. Это — «искренность (макото), прямота, жизненная энергия, мужественность и душевная тонкость»{69}.

Мотоори Норинага, преемник Мабучи в качестве лидера движения Кокугаку, пошел еще дальше своего учителя. Он не ограничился констатацией того факта, что японцы обладали достоинствами, отличавшими их от других народов. Он заявлял, что эти достоинства по сути своей были выше тех, которые ценились представителями остальных наций. Норинага десятилетиями занимался изучением «Повести о блистательном принце Гэндзи и Кодзики». Из своих исследований он вынес представление о том, что древние японцы жили счастливо под управлением Небесных Владык. Более того, эти Владыки вдохновлялись богиней Солнца Аматэрасу и другими синтоистскими божествами. Эту мысль Норинага приводит в Кодзики дэн («Комментарий к Кодзики») — главном труде своей жизни. Эту книгу, состоявшую из 44 томов, он закончил в 1798 г. Согласно Норинага, связь с богами являлась ключом к пониманию неподражаемой природы японского общества. «Эта грандиозная страна нашего Небесного Владыки является домом величественного и внушающего трепет божественного предка — великой богини Аматэрасу, — пишет он в одном месте, — и это является главной причиной того, почему наша страна превосходит все остальные». И наоборот, отмечал он, «другие земли не являются домом великой богини Аматэрасу, поэтому они и не установили принципов управления. Людские сердца в них наполнены злом, и нрав у них отличается буйством».

Последователи школы Голландского учения, или Рангаку, направляли свои пытливые взоры за пределы страны. В 1720 г. сёгунат отменил прежние запреты на ввоз западных книг, за исключением христианской религиозной литературы. Японское правительство надеялось, что западные научные и технические инновации помогут развитию местного сельского хозяйства и товарного производства. После этого в Японию начали поступать китайские переводы западных книг, а также относительно небольшое количество голландских изданий наиболее важных работ по математике, астрономии и ботанике. У японских врачей наибольший интерес вызывали книги, посвященные анатомии и фармакологии. И это неудивительно, учитывая состояние японской медицины. Правительство запрещало вскрывать человеческие тела, а знания о воздействии традиционных лекарственных средств растительного происхождения на тот или иной орган человеческого тела не отличались определенностью. Но большинство врачей были воспитаны в конфуцианских традициях, и их поиск новой информации соответствовал конфуцианскому идеалу, требующему использования знаний для оказания помощи тем, кто страдает от разрушительного воздействия этого мира. Как писал один из интеллектуалов, «работа врача состоит лишь в том, чтобы помочь другим человеческим существам, а не для собственного продвижения. Не стремясь к праздности и не думая о славе, он должен просто забыть о себе и посвятить свою жизнь спасению других»{70}.

Уважение к западной медицине особенно возросло после 1771 г., когда Сугита Генпаку вместе с группой заинтересованных врачей-ученых произвел нелегальное вскрытие тела преступницы, казненной в Эдо. Кружок Сугита провел сравнение увиденного со схемами и анатомическими рисунками, которые содержались в голландском переводе труда Tabulae anatomicae: in quibus corporis humani…, написанного немецким врачом Иоганном Адамом Кульмом в 1722 г. Оказавшись под сильным впечатлением от точности иностранного текста, Сугита и его коллеги решили перевести голландскую версию этой классической работы на японский язык. К несчастью, они не знали голландского, и в то время не существовало словарей или пособий для начинающих, которые могли бы им помочь. Вооруженные лишь наставлением, в котором излагались основные принципы перевода с китайского на японский, члены кружка Сугита кропотливо, слово за словом и предложение за предложением, дешифровали голландский текст. «Иногда мы таращились друг на друга с утра до вечера, не будучи в состоянии перевести единственную строку, — вспоминал позднее Сугита, — а однажды мы провели долгий весенний день, ломая головы над такой простой фразой как «бровь — это волосы, растущие над глазом»{71}. После года работы, продолжал он, «наш словарный запас постепенно возрос», и в 1774 г. Сугита и его коллеги завершили свой труд Каитаи синсо («Новый текст по человеческой анатомии»). Это был один из величайших триумфов в интеллектуальной истории Японии.

В дополнение к пробуждению интереса к западной медицинской науке, появление Каитаи синсо стимулировало и подготовку голландско-японских словарей и других пособий для переводчиков. В результате японские ученые начали более широко знакомиться с западными искусствами и науками, особенно после того, как в 1811 г. сёгунат открыл переводческую контору, а некоторые даймё создали академии Голландского учения. Были основаны хранилища научных переводов трудов западных ученых по географии, картографии, медицине, химии, естествознанию и военному