квартиру. Переводим дух мы только внутри.

Кертис закрывается на все замки.

– Бри, ты как?

– Что за хрень происходит?

Он приоткрывает занавеску и выглядывает.

– Рейд на наркоту. Я подозревал, что что-то такое будет. Черная машина так и кружила по парковке. Явно работают под прикрытием.

Рейд?.. Жопа.

Я бегу к окну и тоже приоткрываю занавеску. Окна квартиры выходят во двор, и нам прекрасно видно, что там творится. Если сравнить «Кленовую рощу» с муравейником, на него кто-то наступил. Штурмовики вышибают двери квартир, и оттуда выбегают Послушники Сада – а некоторых вытаскивают под прицелом пистолетов. Несколько смельчаков пытаются сбежать.

Тетя Пуф лежит на земле, ее руки скованы за спиной. Один из копов как раз ее обыскивает.

– Господи, пожалуйста, – молю я. – Пожалуйста!..

Бог меня не слышит. Коп достает из тетиного заднего кармана пакетик. Нет предела, говорили мы. Вот же он, в этом мешочке кокаина.

Я отшатываюсь от окна.

– Нет, нет, только не это!

Кертис тоже выглядывает.

– Охренеть.

Я столько дней боялась, что потеряла ее, теперь она вернулась, и…

Вдруг каждую мышцу в груди будто хватает невидимая рука. Нечем дышать.

– Бри, Бри, Бри! – Кертис берет меня за руки, ведет к дивану и помогает сесть. – Давай дыши!

Это невозможно. Тело как будто совсем разучилось дышать, зато прекрасно умеет плакать. Из глаз катятся слезы, тело сотрясают всхлипы. Я судорожно, с хрипом вдыхаю.

– Тихо, тихо, – приговаривает Кертис и смотрит мне в глаза. – Дыши.

– Все… – Я хватаю ртом воздух. – Все от меня уходят.

Голос у меня слабый, и я сама себе кажусь маленькой. Вот мама говорит, что папочка ушел от нас на небо. Вот она уезжает, а я умоляю меня не бросать. Никто не понимал, что забирает у меня частичку меня самой.

Кертис садится рядом и, помедлив, осторожно кладет мою голову себе на плечо. Я не сопротивляюсь.

Сил хватает только закрыть глаза. Снаружи воют сирены и кто-то кричит. Копы, по ходу, решили переловить здесь всех Послушников.

Постепенно получается дышать без усилий.

– Спасибо… – От слез заложило нос, и я гнусавлю. Шмыгаю носом. – Спасибо, что увел меня.

– Пожалуйста, – говорит Кертис. – Я поливал бабушкины цветы и видел, как вы с Пуф болтали. Потом подкатил этот фургон. Я кое-что знаю о Пуф и понял, что тебе надо бы сюда.

Я открываю глаза.

– Ты поливаешь бабушкины цветы?

– Ага. Кто-то же должен поддерживать в них жизнь, пока она работает.

Я кое-как сажусь и осматриваюсь. Вся гостиная и вся кухня в горшках, где что-то растет и цветет.

– Офигеть, сколько у тебя работы.

Он хмыкает.

– Ага. Там еще на крыльце парочка. Но мне нравится ими заниматься. Это проще, чем заботиться о собаке или о младших братьях-сестрах. – Кертис встает. – Хочешь воды или еще чего-нибудь?

А в горле что-то пересохло.

– От воды не откажусь.

– Сейчас при… – Он смотрит на мою ногу и хмурится. – Йо, что у тебя с ботинком?

– А что с ним?

Я опускаю взгляд. Один паленый тимб гораздо меньше другого. Отвалился каблук.

Ботинок буквально развалился на части.

– Твою мать! – Я прячу лицо в ладони. – Твою мать, твою мать!

Все так плохо, что хочется смеяться. Ботинок мог развалиться в любой момент, но выбрал именно тот, когда на части разлетается вся моя жизнь.

– Спокойно, я тебя прикрою, – говорит Кертис и развязывает свои найки. Снимает и протягивает мне: – Держи.

Он серьезно?

– Кертис, обуйся!

Вместо этого он встает передо мной на одно колено, надевает свой правый кроссовок мне на ногу и туго завязывает. Потом осторожно снимает с меня второй паленый тимб, надевает вместо него свой найк и тоже завязывает. Встает на ноги.

– Ну вот, теперь ты в нормальной обуви.

– Кертис, не могу же я забрать у тебя кроссовки.

– Хоть до дома в них доберешься, – отвечает он. – Ладно?

Как будто у меня есть выбор.

– Ладно.

– Ну вот и хорошо. – И уходит на кухню. – Тебе воды со льдом или как?

– Без льда, спасибо, – отвечаю я. Крики за окном затихли. Но я не могу заставить себя выглянуть.

Кертис приносит мне большой стакан воды и садится рядом, перебирая пальцами в носках со Человеком-пауком. Я ни хрена о нем не знаю, и то, что я вижу, совсем не сочетается с моими представлениями.

– Классные носки, – говорю я.

Он закатывает глаза.

– Ну давай, издевайся. Мне плевать. Питер Паркер классный.

– Ага. – Я отпиваю воды. – Не буду я издеваться. По-моему, у меня дома такие же есть.

– Реально? – смеется Кертис.

– Ага.

– Круто же.

Снаружи раздается громкий лязг, как будто закрывают тяжелую дверь. Наверно, всех наркоторговцев изловили и теперь увезут в центр.

– Жаль, что с твоей тетей так вышло, – говорит Кертис.

Как будто ее убили. Хотя здесь лица сидельцев печатают на футболках наравне с покойниками.

– Спасибо.

Мы долго молчим. Я допиваю воду и ставлю стакан на кофейный столик. Рядом стоит пепельница, и ее явно используют. Может, конечно, Кертис, но что-то я сомневаюсь, даже стол не его. А значит, ее святейшество сестра Дэниелс курит. Не удивлена.

– Еще раз спасибо, что выручил.

– Да забей. Но если в знак благодарности напишешь обо мне песню, я буду не против.

– Все, я тебя не знаю. Разок, может, упомяну, но целую песню? Хрен тебе.

– Разок? Э нет, так не пойдет. Может, хотя бы куплет?

– Ни фига себе, целый куплет?

– Ага, что-то типа: «Кертис мой кореш, мы дружбаны навек. Буду делать бабки, куплю ему лошадку». Каково? – И скрещивает руки на груди как заправский би-бой.

Я хохочу.

– И ты с такими рифмами хотел сделать меня в батле?

– А что не так? Это талант!

– Нет. Жалкое зрелище.

– Эй, не тебе говорить, что я жалкое зрелище. На себя посмотри. – Он большим пальцем стирает у меня со щеки влагу. – Разлила тут сопли и слезы по всему бабушкиному дивану!

Он не убирает руку. Осторожно обхватывает мою щеку.

У меня что-то дергает в животе, какой-то маленький тугой узелок, и я решаю – ну, надеюсь, – что все еще могу дышать.

Он подается поближе, и я не отстраняюсь. Не могу думать, не могу дышать, могу только целовать его.

Прикосновения отзываются в каждой клетке моего тела: то, как он нежно ведет кончиками пальцев по моей шее, то, как его язык сплетается с моим. Сердце колотится как бешеное, одновременно прося чего-то большего и умоляя не торопиться.

Я обнимаю Кертиса за шею и откидываюсь на диван, утягивая его следом. Не оторваться. Я запускаю пальцы в его мягкие курчавые волосы, кладу ладонь на спину, веду ниже. Эти булки созданы для того, чтобы их сжимать!

Кертис прислоняется лбом к моему и улыбается.

– Что, нравится?

– Угу.

– Отлично, а вот это тебе понравится?

Он снова меня целует и медленно скользит ладонью мне под кофту, потом под лифчик и… Я отрываюсь от его губ и издаю какой-то новый для себя звук. Прикосновения Кертиса отзываются не только в груди.

– Охренеть, – выдыхает он, отстраняясь, и, тяжело дыша, приподнимается на локтях. – Ты меня убиваешь.

– Ага, значит, это я тебя убиваю? – фыркаю я.

– Ага. – Он целует меня в кончик носа. – Но мне нравится.

Он гладит меня по щеке и снова целует, мягко и неторопливо. На время все исчезает, кроме нас и поцелуя…

Двадцать семь

…но тут приходит с работы бабушка Кертиса.

Мы уже просто сидим и смотрим телевизор, но она все равно смотрит на меня с подозрением. Кертис просит у нее машину, отвезти меня домой. Она дает ему ключи со словами:

– Потом поговорим, парень.

Они поговорят, и моя бабушка обязательно обо всем узнает.

Двор безлюден. О произошедшем напоминают только стайки вытоптанных в грязи следов. Машина Жулика стоит где стояла. Так непривычно, что никто не сидит на капоте.

Кертис ведет бабушкин «шеви» одной рукой, второй держит за руку меня. Мы почти не разговариваем, но, кажется, это и не нужно. Поцелуй сказал за нас больше, чем слова.

Кертис тормозит около моего дома. Я снова его целую. Только так можно замедлить время. Но мне нужно домой, и я отстраняюсь.

– Нужно сказать маме… про тетю.

Я Кертису-то едва это сказала, а как быть с Джей?

Он легонько целует меня в губы.

– Все будет хорошо.

Но это просто слова. А в жизни я снимаю кроссовки Кертиса, надеваю остатки своих и захожу в дом. На кухне с маминого телефона играет какая-то песня о том, что «Иисус даст», и мама тихо ей подпевает, еще не зная, что для