– Значит, теперь они будут жить у нас! – решает бабушка.

Трей поднимает руку.

– Нет, бабушка. Я останусь здесь. Хватит меня перетягивать, я не канат.

– Я просто борюсь за благо детей своего сына! – говорит бабушка. – Извинений не ждите. Хочешь жить здесь, живи. Дело твое, Лоуренс, заставлять не стану. Но Брианна переезжает к нам.

– Погоди, Луиза, – говорит дедушка. – Твоя внучка уже тоже достаточно взрослая и может решить сама. Капелька, чего ты хочешь?

Еды. Электричества. Стабильности.

Но я уже однажды видела у мамы такой взгляд. Когда она вернулась из реабилитационного центра. Но тогда у нее в глазах стояли слезы. Она убрала с моего лица волосы и задала всего один вопрос:

– Брианна, ты меня узнала?

В ее глазах был страх. Тогда я не поняла, чего она испугалась. Теперь понимаю. Ее так долго не было, и она боялась, что я ее забуду.

Перемотаем на настоящее время – она боится, что я от нее уйду.

Может, я и не уверена, включат ли нам электричество и не станем ли мы голодать, но я точно знаю, что не хочу больше разлучаться с мамой. Глядя ей в глаза, я отвечаю:

– Я хочу остаться.

– Ну вот и все, – говорит Трей, – мы все решили.

– Капелька, ты уверена? – спрашивает дедушка.

Я продолжаю смотреть в глаза маме. Пусть она видит, что я честна.

– Да, уверена.

– Ну, хорошо. – Дедушка достает бумажник. – Джейда, сколько ты за свет должна?

– Мистер Джексон, я не смогу в ближайшее время вернуть вам долг.

– Тихо, кто сказал, что это в долг? Ты прекрасно знаешь, что мой сын устроил бы скандал, если бы я не…

У бабушки дрожат губы. Развернувшись на каблуках, она выбегает из дома. Хлопает входная дверь.

– Горе – страшная штука, – вздыхает дедушка. – Мне кажется, Луиза держится за внуков, потому что не удержала сына. – Роется в бумажнике и вкладывает в мамину ладонь несколько купюр. – Звони, если буду нужен.

Он чмокает ее и меня в щеку, хлопает Трея по спине и уходит.

Джей долго молча смотрит на деньги.

– Охренеть, – нетвердым голосом произносит она.

Трей гладит ее по плечу.

– Капелька, возьми, пожалуйста, ключи и отнеси к машине телефоны. Надо подзарядить.

Он имеет в виду, что я здесь лишняя. Похоже, Джей скорее готова расплакаться при Трее, чем при мне. Потому что он старший.

Я заставляю себя кивнуть.

– Хорошо.

Выхожу, завожу «хонду». Кабелем Трея можно заряжать несколько телефонов одновременно. Подключаю их с Джей телефоны, беру свой, и тут он звонит.

Черт, это не тетя Пуф. На экране стоит: «Суприм».

– Добрый вечер, Суприм, – отвечаю я на звонок, стараясь, чтобы в голосе не слышалось разочарования.

– Как жизнь, малышка? У меня мощные новости!

– Правда? – Скрыть разочарование мне удалось, а вот изобразить воодушевление – никак. Порадовать меня сейчас мог бы только контракт на хорошую сумму. И даже им тетю Пуф не спасти.

– О да! Хайп приглашает тебя на свою программу. Уже в субботу, – говорит Суприм. – Он видел петицию и выпуск новостей и решил дать тебе возможность высказаться.

– Ого.

Диджей Хайп не только распорядитель Ринга. Он легендарный радиоведущий. Вряд ли хоть один хип-хопер во всем мире не слышал про «Час лютого Хайпа» на 105 FM. Передача идет в прямом эфире по всей стране, а потом все выпуски с интервью выкладываются на его ютуб-канале. Некоторые даже разлетаются по Сети, обычно те, где рэпер опозорился. Впрочем, всем известно, как хорошо Хайп умеет заставлять людей позориться.

– Да-да. Разумеется, он хочет обсудить то, что произошло на Ринге, и твой эфир из инстаграма[11]. И даже, наверно, тот твой вчерашний ролик, – хмыкает Суприм. – Ничего не скажешь, креативно.

Блин, и про клип я тоже совсем забыла.

Но почему он так говорит о нем, как будто это какая-то ерунда?

– Ролик объясняет, о чем песня на самом деле.

– Пусть она говорит сама за себя, – возражает Суприм.

– Но люди начали…

– Мы с тобой потом это обсудим, ладно? Понимаешь, у тебя невероятные перспективы. Буквально переломный момент. О тебе узнает гораздо больше людей. Главное, будь готова, ладно?

Я смотрю в диалог с тетей Пуф, на свое неотвеченное сообщение. К чему я могу быть готова, пока не знаю, что с ней?

Но я выдавливаю:

– Буду.

Двадцать четыре

Прошло почти пять дней – тетя Пуф не пишет.

Что мне делать? Сказать маме или брату? Можно, конечно, но вдруг она ничего ужасного не сделала? Не стоит их волновать. Объявить ее в розыск? Черта с два. Тогда придется сказать копам, что я подозреваю тетю в убийстве, а это почти что донос. Ах да, и убийство она совершила по моей просьбе.

Выхода нет, есть только слезы.

Одно радует: мы больше не сидим в темноте. Дедушкиных денег хватило заплатить за свет и еще на продукты осталось. Электричество включили, и плита тоже заработала. Я и не думала, что так соскучилась по горячей еде. Все начинает налаживаться.

Но только не в школе. Во-первых, она превратилась в тюрьму. Во-вторых, там Малик. Во вторник он снова сел в автобус – рядом с Шеной. Синяк под глазом почти сошел, отек спал. Насколько я знаю, он так никому и не рассказал, почему ему подбили глаз. Это наша тайна.

Такая секретная тайна, что мы с ним ее не обсуждаем – и вообще ничего не обсуждаем.

Я его не виню. Сама себя ненавижу за то, что так его подставила. Да и себя. Но он должен понимать, что, рассказав хоть кому-нибудь правду, он фактически сдаст тетю Пуф. И меня.

Сегодня я все-таки попробую с ним поговорить, после встречи с главой управления образования. Актовый зал набит до отказа. Директор Родс беседует с каким-то мужчиной в костюме с галстуком. Неподалеку миссис Мюррэй болтает с кем-то из учителей.

Мы с Сонни идем по главному проходу за нашими мамами и тетей Шель. Джей в юбке и блузке, в которых ходила на собеседование. Даже портфель, в котором носит резюме, с собой притащила. Тетя Шель в форме охранника – пришла сюда прямо из здания суда. Тетя Джина пораньше ушла из салона красоты. Говорит, по средам все равно мало клиентов.

Малик, Шена и члены их объединения стоят в боковом проходе и держат плакаты с надписями вроде «Темнокожий – не значит опасный» или «Гранты важнее детей?».

– Как думаешь, нам подойти к ним? – шепчет мне на ухо Сонни.

Малик как раз смеется над словами Шены. Он сегодня самый настоящий Малик Икс, даже надел ожерелье с деревянным кулаком, символом мощи чернокожих. На его плакате написано: «Школа или тюрьма?» – и нарисован вооруженный коп.

Едва ли он будет рад меня видеть.

– Не, – отвечаю я, – не будем ему мешать.

– Как же я жду, когда вы уже между собой разберетесь, – вздыхает Сонни.

Я ему соврала, что, когда он ушел сидеть с сестрами, мы с Маликом поругались и поссорились. Технически это даже не ложь. Мы действительно в ссоре. Просто не говорим этого вслух. Ну, пока что.

Тетя Джина находит свободные места в первых рядах. Едва мы садимся, как на сцену поднимается латиноамериканец с залысинами:

– Всем добрый вечер. Меня зовут Дэвид Родригес, я председатель Объединения учителей и родителей Мидтаунской школы искусств. Благодарю всех, кто пришел. От лица, полагаю, всех собравшихся выражаю беспокойство в связи с недавними событиями в нашей школе. Приглашаю на сцену главу управления образования, мистера Кука. Он ответит на все ваши вопросы и изложит дальнейшие шаги по урегулированию ситуации. Поприветствуйте нашего гостя!

На сцену под сдержанные аплодисменты выходит пожилой белый мужчина, беседовавший с директором. Он начинает свою речь с похвал в адрес школы: называет ее «лучом света» всего района, напоминает о высочайших показателях успеваемости, значительной репрезентации меньшинств и большом проценте учеников, получивших аттестат. Видно, что он привык умасливать толпы – чуть не через каждое слово просит нас похлопать нашим собственным успехам.

– Тем печальнее нам всем было узнать об инциденте, произошедшем на прошлой неделе, – продолжает он. – От лица управления образования заверяю вас, что наша цель – сделать Мидтаун безопасным местом для развития талантов. А теперь предлагаю всем желающим высказать свои вопросы, замечания и предложения.

Зал взрывается разговорами. Родители и ученики выстраиваются в очереди к микрофонам, стоящим по обе стороны от сцены. Моя мама тоже