прав, мы должны были все сделать по-другому, и, если бы могли вернуться назад и все изменить, мы бы так и сделали.

— Ох, у меня за тебя просто сердце кровью обливается, — отвечает Джек.

Он отворачивается, но Эш хватает его за руку и останавливает:

— Пожалуйста, прошу, выслушай меня, — Джек выдергивает руку, но Эш продолжает говорить: — Ты ведь не можешь утверждать, что Клемми заразилась корью из-за нас.

Пальцы Джека сжимаются в кулак, ему хочется размахнуться, костяшками пальцев заехать Эшу в глаз и почувствовать, как твердые кости плющат мягкое глазное яблоко. Его единственное желание — чтобы Эш страдал, и все же Джек стоит перед ним не в силах произнести ни слова от шока и злости, а Эш продолжает говорить:

— Подумай: больше половины непривитых детей в Фарли заболели корью — она распространяется как лесной пожар. Служба здравоохранения заявила, что все началось с непривитого мальчика, который приехал по обмену из Испании и жил в семье, где родители против прививок. А в конце учебного года, со всеми этими школьными поездками, ярмарками, спектаклями и спортом корь распространилась еще быстрее, чем ожидалось. Клемми могла подхватить вирус…

У Джека начинает трястись голова. С него хватит.

— Это ничего не меняет, чувак. Я тоже много думал, вспоминал время, когда мне было десять. Парень, с которым я играл в футбол, погиб в автомобильной аварии, потому что не пристегнулся. Отец его приятеля подвозил его домой, и парень умер за два квартала от дома. Так вот, кто виноват в том, что он не пристегнулся? Его родители? Другие родители, которые не заставляют детей пристегиваться? Да ни хрена. Виноват тот, кто его вез. Только он в ответе, больше никто. Так же, как сейчас это твоя вина — твоя и Брай, — и уж не знаю как, но вы за это заплатите.

Джек сам удивляется своим последним словам. Он не собирался угрожать Эшу, а просто хотел выплеснуть свою боль и страх. Однако теперь, произнеся это, Джек неожиданно чувствует облегчение — да, его тело и разум приходят в согласие друг с другом. Вот в чем дело, вот и решение. У него в голове будто открылся клапан, давление со свистом падает. Вот что они сделают, как только Клемми станет лучше, и они вернутся домой. Они постараются, чтобы весь мир узнал о том, что сделали их так называемые лучшие друзья. Он знает, что Элизабет поддержит его.

Эш грустно смотрит на Джека. Фред остается лежать на столе. Эш подходит к Джеку и говорит:

— Мне очень жаль.

Эш не успевает положить ему руку на плечо, Джек уворачивается и говорит:

— Держись подальше от меня и моей семьи, понял?

Но Эш не отвечает, он просто уходит тяжелым шагом в сияющее утро.

Суд графства Фарли. Декабрь 2019 года

Мои дети-подростки смеются над тем, что я прихожу сюда в свой выходной, сижу на местах для публики. Когда я говорю им, сколько миллионов жизней спасли вакцины, как они важны, дети закатывают глаза, изображая скуку смертную, и говорят: «Ну ладно-ладно», — а я зову их: «Идите и поцелуйте маму на прощание!»

Возможно, мне стоит сесть и поговорить с ними, как я делаю с родителями, которые приходят в мою клинику. С родителями, которые пугливо прижимают к себе детей, с родителями, чье мнение держится на зыбкой почве постов в соцсетях и на пропаганде.

«Послушайте, — говорю я, — я знаю, как страшно быть родителем, но поверьте мне, сделать прививку далеко не так страшно, как смотреть на вашего ребенка, который не может дышать из-за коклюша».

Кто-то успокаивается и только качает головой и бубнит что-то про свое право отказаться. Кто-то сверлит меня взглядом так, будто я похититель детей, и презрительно смотрит на мой докторский халат. Кто-то начинает разглагольствовать об учащении случаев аутизма, о том, что в вакцинах используются клетки абортированных эмбрионов, что вакцины опаснее болезней, от которых они защищают… Я сдерживаюсь, чтобы не нагрубить им.

Помню, ко мне пришел один отец, потому что его сыну нужен был ингалятор.

— Я вижу, в карточке написано, что ваш сын не привит. Могу я спросить, почему?

Отец кивнул и ответил медленно и четко, будто раскрыл огромный секрет:

— Из-за этих кровопийц, фармацевтических корпораций, которые каждый год делают на вакцинах миллиарды. Их не победить, их защищает правительство. Я ни за что не доверю им здоровье моего сына.

— Понятно, — сказала я, — а вы знаете, что нужный вам ингалятор производится крупнейшей фармацевтической компанией в мире, так что…

Сын посмотрел на отца, и тот это почувствовал.

— Просто дайте мне ингалятор, — сказал он.

Больше я их не видела.

Истцы, мать и отец, занимают свои места перед столом судьи. Я не знаю эту женщину, мать пострадавшей девочки, но стараюсь встретиться с ней взглядом, чтобы поддержать улыбкой. Она не поднимает головы.

Мне хочется сказать ей: «Вы молодец. Молодец, что проходите через все это, чтобы остальные услышали».

Люди могут подумать, что я ударяюсь в крайности, но я считаю, что вакцинация должна быть обязательной. Помните времена, когда никто не пристегивался в автомобилях? А я помню. Я тогда училась и работала медсестрой, и помню крохотные искалеченные тела, с болтающейся головой, как у сломанной куклы. А сейчас такого нет. Мы все пристегиваемся, не задумываясь, машинально первым делом тянемся за ремнем. То же самое должно быть и с вакцинами.

Входит судья, и все встают. Солиситор что-то шепчет женщине на ухо. Она кивает. Люди говорят о своих родительских правах. Но я никогда не слышала, чтобы о своих правах кричали родители тяжелобольного ребенка. Они просто хотят, чтобы мы его вылечили, чтобы дали им еще один шанс. Посмотрите на этих двоих. Они бы все что угодно отдали, только бы вернуть свою девочку, только бы она снова улыбалась и была счастлива, как всего несколько месяцев назад.

28 июля 2019 года

— Мама, возьми меня с собой!

Альба кричит и от обиды колотит кулачками по дивану. Целых десять дней они почти не