с теми из ближайших к больному родственных и дружеских семейств, которых матери, супруги и родство с плачем и жалобами вспоминали о молодых людях, участвовавших в заговоре при вступлении императора Николая на престол и искупивших дерзкий свой замысел позорною казнью или пожизненными каторжными работами в Сибири, — все это вместе взятое имело такое губительное влияние на ее здоровье, что достаточно было какого-нибудь сильного душевного потрясения, чтобы незаметное дотоле предрасположение ее к душевной болезни достигло до полного развития. Следует прибавить и то, что ее постоянно осаждали неразумные люди, напрашивавшиеся на посещение больного, тогда как она всегда была под страхом, что у меня и без того едва достанет хладнокровия и терпения, чтобы выслушивать распространявшиеся ими и доходившие до нее сплетни о моем лечении; было много также людей, которые только оскорбляли и мучили ее всяческими предположениями об улучшении того или другого в устройстве больного. В октябре (1829) она, наконец, уехала отсюда, чтобы побывать в Вологде у родных, с которыми не виделась много лет. Да и телесно она совсем разболелась, побледнела, исхудала, ослабела и нервные рыдания, прежде изредка случавшиеся с нею, стали повторяться с особенною силою. Ввиду этого я считал делом необходимости предварительно сообщить родным о состоянии ее здоровья и просить их воспользоваться, чем только можно для ее успокоения и развлечения. Последствия доказали, что моя просьба не была оставлена без внимания. Вскоре сама больная стала сознавать, что предавалась слишком мрачным предположениям и почти на волоске висела от опасности разделить участь своего брата». К сожалению, немногим позднее она разделила ее и раньше брата умерла в состоянии душевной болезни.

Из четырех рукописей доктора Дитриха второю по времени является озаглавленная им так: «Дневник болезни надворного советника и кавалера русского императорского двора, господина Константина Батюшкова». Она написана самым мелким и сжатым почерком на 113 страницах тетрадки в 8-ю долю листа самой обыкновенной в то время серой плотной и несколько шероховатой бумаги. Доктор начал этот «Дневник» 4-го марта 1828 года и кончил 30 мая 1830 года[107], считая по новому стилю. По предельным числам «Дневника» видно, что составитель его наблюдал больного в продолжение двух лет и трех месяцев. За все это время поденно и редко через день он вносил в «Дневник» свои наблюдения над ежедневным состоянием и различными изменениями в телесных недугах и в душевном расстройства страдальца-поэта. Специально врачебные записи и слишком однообразные по содержанию и краткие по форме заметки о проявлениях душевного в нем расстройства не имеют большого значения и не представляют общего интереса. Поэтому не может быть надобности характеризовать в этом очерке весь «Дневник» в целом. Из наиболее интересных записей ниже будет приведен составленный нами общий очерк пережитых больным периодов душевного расстройства.

Не лишним считаем остановиться ненадолго на общих заключениях, на которые наводит подробное изучение «Дневника». Принадлежавший специалисту д-ру Пирницу в Зонненштейне интернат для душевнобольных располагал достаточным числом специалистов и опытных врачебных сил. Была при них и специальная прислуга. В «Дневнике» поименованы доктора Пирниц, Вейгель, Клотц, Дитрих; быть может, были и другие, имена которых почему-нибудь не внесены в «Дневник». Не раз записаны в нем такие выражения больного: «Доктором сыт по горло!», или «Не надо мне врачей!», или «Не вижу надобности в надзирателях!» Судя по этим выражениям, можно думать, что врачи слишком часто посещали и своими посещениями утомляли и раздражали больного. Он мог тяготиться ими и потому, что прямой целью врачей было противодействие его болезненным влечениям, капризам, причудам и припадкам бешенства. Каждому безумному его движению врачи, конечно, противопоставляли решительное, а подчас и принудительное противодейство. От природы донельзя впечатлительный, под гнетом болезни он сделался раздражительным и придирчивым до последней крайности. Каждый взрыв раздражения вырастал у него до самых чудовищных проявлений и до неудержимых припадков полного бешенства. Вслед за такими припадками наступало обыкновенно полное телесное изнеможение. Чтобы избежать его, надобно было не подавать больному поводов к вспышкам раздражительности. Раз возбудивший ее врач подолгу не смел показываться на глаза больному. По необходимости врачи часто чередовались и заходили к нему под равными предлогами в качестве случайных посетителей. Главный врач, видавший его чаще, а потому и раньше других сделавшийся ему ненавистным, по необходимости должен был уступить свое место своим помощникам. Так сделал д-р Пирниц, так делали и его помощники в Зонненштейне, так же пришлось поступать и д-ру Дитриху в Москве. Больной совсем не выносил его, потому что слишком долго видел около себя. Д-р Дитрих был введен к нему 4 марта 1828 года; с половины июня того же года выехал с ним из Зонненштейна и не успел еще доехать до Москвы, как стал уже возбуждать в нем чувство ненависти. За две станции до Москвы доктору пришлось нанять для себя отдельную кибитку. По приезде в Москву доктору опять нельзя было показываться на глаза больному; в лице доктора чудился страдальцу то бог-деятель, то злой дух, виновник его страданий. По «Дневнику» видно, что положение доктора было тяжело до невыносимости. Свидетели буйных припадков больного по дороге из Зонненштейна не раз громко заявляли, что ни за какие сокровища в мире не согласились бы сопровождать такого опасного спутника на таком огромном расстоянии. С самого приезда в Москву доктор не переставал думать о необходимости передать больного в другие руки.

В одном месте своих «Записок» он написал: «Много времени отняла у меня записка, в которой я подробно писал о состоянии моего больного и которую я послал потом Жуковскому в Петербург. Эта записка хранится в моих бумагах. При составлении ее я имел в виду составить обстоятельное и верное описание болезни и достаточно оправдать мое лечение, ибо и последствия всё более и более оправдывали мои на него воззрения».

Эта описательная «Записка» составляет четвертую и последнюю из присланных вдовою д-ра Дитриха рукописей. Она написана на 47 страничках в четверку обыкновенной по тому времени серой бумаги очень сжатым, но не самым мелким немецким почерком и подписана февралем 1829 года. Эта последняя рукопись в дословном переводе на русский язык составляет содержание следующей главы.[108]

ХII. Характеристика душевнобольного Батюшкова по оставшемуся от доктора Дитриха рукописному «Дневнику болезни»

Где нет закона, нет и преступления.

Римл. IV, 15.

По «Записке» д-ра Дитриха видно, что Батюшков был застигнут душевною болезнью в самом цветущем возрасте, но не в цвете сил, потом что он никогда не пользовался цветущим здоровьем. По мнению д-ра Дитриха,