мышления Фихте, которая сближает его из позднейших социалистических теоретиков — больше с Родбертусом, до известной степени с Лассалем, но, соответственно, отличает его от Маркса. Это именно момент национальный. Его социалистическое государство является вместе с тем и национальным. Идея замкнутого государства существенно основана на национальной независимости государства от всех других. Замкнутость государства в торговых сношениях, как предполагает и Фихте, возможна лишь тогда, когда государство в своих пределах способно удовлетворить все свои потребности. Для этого государство должно найти свои естественные границы. Эти естественные границы намечаются лишь там, где есть возможность удовлетворять все эти потребности, где есть свои рудники, своё земледелие, своя промышленность и т. д.»[369].

Важно также, что текст трактата служил одновременно и хорошим риторическим образцом для нейтрализации возможных упрёков в самоизоляции как политике регресса. Он гласил, звуча на максимуме прогрессивной риторики:

«Правовое государство является замкнутою совокупностью множества людей, подчинённых одним и тем же законам и одной и той же высшей принудительной власти (…) если действительной задачей государства является помощь всем своим гражданам в овладевании тем, что им принадлежит, как соучастникам человечества, и, затем, сохранение за ними этого… чтобы это было возможно выполнить, должно быть отстранено неподдающееся упорядочению влияние иностранца, и государство разума является таким же замкнутым торговым государством, каким оно является замкнутым торговым государством законов и индивидов (…) государство должно прежде всего замкнуться от иностранной торговли и образовать с этого момента такой же обособленный торговый организм, какой оно уже образовало — обособленный юридический и политический организм»[370].

Как уже говорилось, именно Ф. Энгельс дал революционной традиции конца XIX — начала XX в. карт-бланш на изображение учения Маркса философским наследником немецкого идеализма[371] и тем самым санкционировал, при необходимости, избирательное использование наследия, в том числе Фихте. Энгельс писал: «мы, немецкие социалисты, гордимся тем, что ведём свое происхождение не только от Сен-Симона, Фурье и Оуэна, но также и от Канта, Фихте и Гегеля»[372], а Бердяев много лет спустя, уже глубоко изнутри эпохи сталинизма, особо повторял это как нечто важное: «Не нужно забывать, что Маркс вышел из недр немецкого идеализма начала XIX века, он проникнут был идеями Фихте и Гегеля»[373].

В немецкой экономической мысли несомненным и скорым публицистическим продолжением линии Фихте стал труд Тюнена «Изолированное государство в его отношении к сельскому хозяйству и национальной экономике» (Der Isolierte Staat in Beziehung auf Landwirtschaft und Nationaloekonomie). Общей предпосылкой своего исследования он взял условный образ замкнутой, суверенной и сбалансированной экономики «изолированного государства», доведённый до абсолюта[374]. Логично, что и этот труд был тогда же издан государственным издательством в СССР, специально сориентированный на его аграрную специфику, но в интересах её суверенного функционирования, а вовсе не в интересах описания её зависимости от мирового хозяйства в целом и экспорта в частности. Книге было предпослано предисловие видного советского экономиста-аграрника. В контексте общего советского увлечения подсчётом межотраслевого баланса и равновесия народного хозяйства как главной единицы экономических обобщений, то есть фундаментального признания факта и нормы суверенной экономической системы в контексте мирового хозяйства, он писал:

«За последние годы мы видим в русской экономической мысли большое оживление интереса к Тюнену. „Изолированное Государство“ стало одной из постоянных тем семинарских занятий почти всех высших сельскохозяйственных школ… „Изолированное Государство“ есть одна из интереснейших попыток построения рациональной системы народного хозяйства как в целом, так и в её конкретных выражениях на местах, в районах».

А главными читателями труда автору предисловия виделись: «Творцы современной сельскохозяйственной политики нашей республики, экономисты, агрономы, землеустроители, работники пути и другие лица, проникнутые задачами рационального районирования страны, ищущие лучших методов и форм организации крестьянского хозяйства, стремящиеся найти правильную экономическую оценку технически возможного и достигнутого, разрабатывающие и осуществляющие широкие землеустроительные и мелиоративные планы…»[375].

Значимым для общественной актуализации наследия Фихте в России рубежа XIX–XX вв. было и философское «расширение» исторического и экономического учений марксизма до пределов универсального (в СССР риторически реализованного «диалектическими материалистами»). В Германии названные части марксизма не ограничивались непременно именно материалистической философией, а соединялись и с позитивизмом, и с «критическим позитивизмом», с «критическим направлением в марксизме», то есть неокантианством. П. И. Новгородцев в своём исследовании социалистической практики конца XIX — начала XX века писал: «практические положения марксизма вытекают не из марксизма, а из теории правового государства, из принципов Руссо, Канта и Гегеля, проникших в немецкий социализм под влиянием Лассаля»[376]. Отстаивая совместимость идеализма с революционностью, Струве вычленял примеры соединений: «Фихте — идеалист и социалист, Кант — идеалист и либерал»[377].

Но после того как один из идейных вождей немецкой социал-демократии Эдуард Бернштейн (1850–1932), прямо соединил свой реформистский политический ревизионизм, отказ от революционной перспективы с этическим учением Канта («назад к Канту!»), перед марксистами встала опасность, во-первых, утраты собственного «этического лица» на фоне кантианских аргументов либерально-социалистического «естественного права» (главным проповедником которого в России был П. И. Новгородцев, тесно связанный с «критическими марксистами» Булгаковым и Струве), а во-вторых, утраты революционного идеала, с которой не могли согласиться и «критические марксисты». Здесь на идейную помощь марксистам-философам и было призвано учение Фихте, пользовавшегося репутацией не только революционного трибуна, но и революционного «преодолителя» Канта. Заимствуя философские аргументы перехода к Фихте у неокантианца Г. Риккерта, Струве, в частности, выступил с лозунгом «назад к Фихте!». Бремя объяснить прикладной смысл этого лозунга пало уже на других марксистов. Ученица Г. В. Плеханова, темпераментный марксистский философ и критик, нашедшая своё место и в Советской России, Л. И. Аксельрод (Ортодокс, 1868–1946), будучи уже марксистским авторитетом, отметила столетие смерти Фихте полновесной апологией, которая, учитывая время её публикации, вошла в подбор «образцовой» марксистской литературы для первого поколения правящих большевистских интеллектуалов. Апологию Фихте как общественного деятеля, «первого социалиста в Германии», «последовательного демократа и утопического социалиста», «крепко родственно связанного… с современным международным социалистическим движением»[378] Л. И. Аксельрод соединила с особым вниманием к книге Фихте о «замкнутом государстве», которое противопоставила капитализму, меркантилизму и фритредерству: «философ приходит к заключению, что личность имеет право на жизнь, на труд и на собственность. Цель и задача государства состоит поэтому в обеспечении этих, согласно нравственному закону, неотъемлемых прав за каждым гражданином… План создания такого государства будущего Фихте развил в философско-социальном проекте, носящем заглавие: „Der geschlossene Handelstaat“…»[379]

В этой интеллектуальной традиции и выступил немецкий экономист Фридрих Лист с продуманной философией национальной экономики и национального суверенитета:

«Между отдельным человеком и человечеством стоит нация с её особенным языком и литературой, с её собственным происхождением и историей, с её особенными нравами и