года во Франции. Промежуточный формат «изолированной революции» определил её самый главный противник, неизменный апологет мировой революции, не способный, в отличие от Ленина, даже к немногочисленным оговоркам, Троцкий. 30 июля 1923 года в «Правде», в очередном ожидании скорейшей победоносной коммунистической революции в Германии, он уже писал о перспективе революционных «Соединённых Штатов Европы», которые должны были бы покончить с ненавистным протекционизмом национальных государств, питаясь внешними ресурсами. Так, как всегда в Новое время это делала европейская экономика за счёт колоний и периферии: «Даже временно изолированная Европа (а изолировать её будет не так-то легко при наличии великого моста на Восток в виде Советского Союза) не только удержится, но и поднимется и окрепнет, уничтожив таможенные перегородки и сомкнув своё хозяйство с необъятными естественными богатствами [колониального Востока и России. — М. К.]»[393]. То есть Троцкий вновь выступил с той идеологией ресурсного донорства аграрного СССР в пользу промышленной Германии, которая ещё недавно с участием Ленина была одобрена Политбюро ЦК РКП (б), изложена в его тезисах от 21 сентября 1921 г., ничем не отличалась от идеологии большевистской власти 1917–1918 гг. и таким образом выражала руководящий большевистский консенсус: «…такой союз имел бы в своём распоряжении все хозяйственные ресурсы, какие только необходимы для процветания и советской Германии, и СССР (…) Лозунг „Соединённые Штаты“ для коммунистов является не чем иным, как этапом к лозунгу „Союз советских республик Европы“[394]. А поскольку к такому союзу, разумеется, будет принадлежать и СССР — лозунгу „Союз советских республик Европы и Азии“…»[395]

Таким образом, в 1922 году упорная борьба Сталина против проекта СССР как федерации/конфедерации за СССР как унитарное государство противостояла романтическому консенсусу большевиков о мировой революции, пока Сталин сам не открыл для себя внешнеполитических возможностей строительства «иррендентистских» национальных государств в составе СССР — в лице Украинской ССР, Белорусской ССР, Молдавской АССР, а с 1940 года и Карело-Финской ССР, чтобы — во исполнение планов мирового коммунизма, но более всего перед лицом исторической угрозы со стороны Румынии, Польши и Финляндии с их империалистическими проектами «Великой Румынии» (и аннексии Бессарабии), Польши в границах 1772 года и «Великой Финляндии». Это давало Сталину под контролем СССР подготовить и реализовать своеобразный анти-аншлюс — «национальное воссоединение» Молдавии, Украины, Белоруссии и Финляндии и Карелии[396]. И создать вокруг СССР пояс социалистических национальных государств в качестве протекторатов.

«Социализм в одной стране»

«Россия представляет собой передовой отряд революционного движения в Европе… Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе…», — такие процитированные выше авансы Маркса русским революционерам, конечно, были приятны их уху, хотя и были мотивированы пафосом уничтожения царской России как «оплота реакции». Авансы были услышаны и хорошо поняты. Но, если бы абсолютное большинство большевиков до конца поверило в эти авансы и эти призывы к чистому разрушению как главной задаче, оно не держалось бы столь цепко за веру в мировую революцию, вторичную роль в ней России и устами Ленина и Троцкого не твердило бы, что без как можно более скорой мировой революции их большевистскую власть ждёт немедленная гибель. Они адекватно — вслед за Марксом, видевшим естественную неравномерность капиталистического развития в мире, — понимали неравномерность промышленного развития передового Запада и капиталистическую периферийность России. В 1898 году тогда признанный, наряду с Плехановым, ведущим русским теоретиком марксизма Пётр Струве писал (выделено мной):

«О равномерном развитии капиталистической промышленности во всем мире совершенно невозможно думать реалистически. Естественные различия отдельных хозяйственных областей всегда создают материальный базис для различных хозяйственных форм. Но было бы поистине печально ждать с социализмом до конца капиталистической перестройки всего земного шара. Таким образом, нам следует представить „крушение“ не во всей мировой экономике, которая всегда будет охватывать некапиталистические и, что столь же важно, непромышленные отрасли хозяйства, но в одной более или менее ограниченной области промышленности»[397].

Проблема индустриальной периферийности России (в экономике которой абсолютно преобладало некапиталистическое сельское хозяйством, если не считать, вслед за радикальными марксистами, капитализмом любое товарное производство) возвращала большевиков к поддержанному Марксом и Энгельсом спору русских марксистов и народников о достаточности внутреннего рынка этой аграрной России для развития в ней капитализма, — то есть крупной промышленности, то есть перспектив индустриального социализма, то есть полноценного участия России в мировой революции на пути к коммунизму. Лежавший в подкладке этой проблемы вопрос о протекционизме как главном средстве «догоняющей» индустриализации уже был решён самим опытом Германии и опытом российского правительства Витте, но этот опыт большевикам ещё только предстояло осознать не как партийный, а как государственный и даже общенациональный. И он был осознан. Когда в СССР уже началась ускоренная сталинская индустриализация, бывший большевик, а в эмиграции видный германский социал-демократический экономист В. С. Войтинский (1885–1960) компетентно писал, следуя логике своего марксистского поколения:

«Для хозяйственно отсталых стран вопрос стоит совершенно так, как стоял он сто лет тому назад для немецкого капитализма… — речь идёт об использовании местных производительных сил, о развитии собственных фабрик и заводов, в частности, о переработке на месте имеющегося налицо сырья. Все эти задачи рано или поздно встают перед каждым народом, способным к развитию и исторической жизни. Но разрешение их требует усилия, разрыва с установившимися привычками, а порой — в зависимости от принятых „темпов“ — и более суровых жертв. А для творчества и для жертв нужно народам — „во имя“. Таким „во имя“ является неизменно одна и та же идея — идея национального утверждения. Она лежит в основе Петровской реформы, так же, как и в основе „Системы Национальной Экономии“ Фридриха Листа. Она воодушевляет Кемаля так же, как южно-американских, прибалтийских и придунайских политиков. Она даёт жизнь и пафос советской „пятилетке“. Правда, как самоутверждение личности, так и самоутверждение народа легко принимает мало привлекательные и даже опасные формы. Так было в прошлом, в героическую пору государственной стройки России, Германии, Соединённых Штатов, и то же самое повторяется на наших глазах в различнейших уголках земного шара. (…) Так как создаваемые ими фабрики и заводы могут сбывать свои продукты лишь на внутреннем рынке, и — вначале, во всяком случае, — работают хуже и дороже, нежели соответствующие предприятия старых капиталистических стран, то неизбежным спутником индустриализации оказывается протекционизм»[398].

Легко упрекнуть проводимое В. С. Войтинским применение исторической перспективы национального возрождения (объединения), изоляционизма и протекционизма к сталинскому «социализму в одной стране» в своеобразном адвокатировании сталинского коммунизма. Но какая именно альтернатива, какой именно позитивный сценарий надо было бы противопоставить такому адвокатированию доктрины мобилизации, изоляционизма и