обычаями, законами и учреждениями, с её правами на существование, на независимость, прогресс, вечную устойчивость и с её обособленной территорией; образовавшись в ассоциацию посредством солидарности умственных и материальных интересов, составляя одно самостоятельное целое, которое признаёт над собой авторитет закона, но в то же время, как целое, владея ещё естественной свободой по отношению к другим подобного рода ассоциациям, нация при существующем мировом порядке не может обеспечить свою самостоятельность и независимость иначе, как собственными силами и своими частными интересами. (…) Народная экономия становится национальной экономией в том случае, когда государство или федерация обнимает целую нацию, которая по количеству населения, территории, политическим учреждениям, цивилизации, богатству и могуществу призвана к самостоятельности и представляет нацию, способную приобрести устойчивость и политическое значение. В данном случае народная и национальная экономии будут равнозначащи[380]. Вместе с государственной финансовой экономией они образуют политическую экономию нации… Здесь следовательно политика должна быть исключена из экономии… С этой точки зрения развивалась в Германии та наука, которую называли прежде государственным хозяйством (Staatswirthschaft), потом национальной экономией (National-Ökonomie), наконец, народным хозяйством (Volkswirthschaft).

(…) чтобы поднять все страны на ту же степень богатства и цивилизации, на какой находится Англия, нет лучшего средства, как свобода торговли. Это аргумент школы. Но к каким результатам привела бы свобода торговли при существующих всемирных отношениях? Для англичан как нации независимой и изолированной национальные интересы послужили бы, конечно, руководящей нитью в их политике. Англичанин из пристрастия к своему языку, к своему законодательству и конституции, к своим привычкам, напрягал бы все свои силы и употреблял все капиталы для развития туземной промышленности, в чём ему помогала бы свобода торговли, которая открыла бы для английских мануфактур рынки всех стран; ему бы и на мысль не могло прийти основывать фабрики во Франции или в Германии. (…) Вся Англия, таким образом, обратилась бы в один необъятный мануфактурный город. Азия, Африка, Австралия были бы ею цивилизованы и усеяны государствами по английскому образцу. Таким образом, создался бы впоследствии под главенством метрополии целый мир английских государств, в котором европейские континентальные нации затерялись бы, как незначительные и бесплодные расы. (…) Политика, однако, признаёт такое развитие при помощи свободы торговли вполне неестественным; если бы, рассуждает она, во времена ганзейцев была применена всеобщая свобода торговли, то вместо английской немецкая нация опередила бы в торговле и промышленности все прочие нации. (…) Для того чтобы действие свободы торговли было естественным, необходимо, чтобы отставшие нации посредством искусственных мероприятий поднялись до той же степени развития, какой достигла искусственным образом Англия. (…)

…при современных мировых отношениях молодая, не обеспеченная покровительством промышленность не в состоянии развиться при свободной конкуренции с промышленностью, давно уже окрепшей, покровительствуемой на своей собственной территории… Верно, что ввозные пошлины сначала вызывают удорожание мануфактурных изделий; но так же верно и то, как признает и сама школа, что нация, способная к значительному развитию промышленности, с течением времени может вырабатывать эти произведения сама дешевле той цены, по какой они могут ввозиться из-за границы. Если ввозные пошлины требуют жертв в ценности, то эти жертвы уравновешиваются приобретением производительной силы, которая обеспечивает нации на будущее время не только бесконечно большую сумму материального богатства, но, кроме того, и промышленную независимость на случай войны»[381].

Объединительный (немецких государств в Германию) протекционизм Ф. Листа, как уже было сказано, встретил внимательный анализ молодых Маркса и Энгельса, которые видели главное течение мирового прогресса в опыте Англии и Британской империи, вовне исповедовавших идеологию «свободы торговли», но оставались германскими патриотами и потому не могли игнорировать ничего, что обещало развить и объединить Германию. Пафос национального объединения и национального освобождения Германии, в русском восприятии внутренне родственный пафосу национально-религиозного освобождения и объединения Италии, ведомой столь любимыми в России и особенно русскими социалистами второй половины XIX — начала XX в. Дж. Гарибальди и Дж. Мадзини[382], здесь узнавался и в наследии Листа. Главный пропагандист Листа в России и главный практик протекционизма и индустриализации в правительстве России С. Ю. Витте в лекциях наследнику престола сдержанно признал, что «национальное движение в Европе (объединение Италии, Германии) совпало с общим протекционистским движением»[383].

Годы спустя после своего марксизма и после яркого обращения к задаче синтеза социального, национального и религиозного освобождения России, С. Н. Булгаков в своих лекциях по политической экономии, которые настолько входили в обязательный минимум образования, что продолжали переиздаваться студентами и в годы Гражданской войны, начиная говорить о Листе, первым делом подчёркивал патриотическое значение его наследия:

«Наиболее полным и талантливым представителем протекционизма в своей критике смитианизма и манчестерства является германский писатель Фридрих Лист, который был не только теоретическим мыслителем, но и практическим деятелем. Его бурная и неудачная в личном отношении жизнь протекла в патриотическом служении своему отечеству; и недаром современная Германия в числе создателей немецкого национального могущества с благодарностью упоминает и всё более и более оценивает Фридриха Листа. (…) Между личностью и человечеством, по мнению Листа, стоит государство или нация: (…) „все нации несравненно легче достигали бы своих целей, если бы они были соединены правом, вечным миром и свободой сношений“. А для того, чтобы это осуществить, требуется известное могущество отдельной нации, а это могущество зависит от её экономического положения. (…) приходится ставить вопрос о тех средствах, которые должны в государствах содействовать развитию производительных сил. Таким средством является таможенная охрана и введение пошлин. (…) Политическая экономия Смита и его школы, по мнению Листа, есть экономия меновых ценностей. Он же хочет создать экономию развития производительных сил. В настоящее время понятие производительных сил и развитие производства до такой степени связаны с учением Маркса и его школы, что забывают о том, что первый, кто высказал эту мысль, был Лист. (…) Лист рассматривает таможенные пошлины как воспитательные средства, которые должны быть отменены по миновании надобности. Он называет их костылями промышленности, будучи убеждён, что „протекционная система является единственным средством для поднятия отставших стран до уровня опередивших их наций, которые от природы не получили никакой вечной монополии мануфактурной промышленности, а лишь выиграли во времени перед другими нациями“ (…) В настоящее время эти идеи Листа сделались до такой степени признанными истинами политической экономии, что свобода торговли защищается лишь как частное средство в применении к определённым условиям, но отнюдь не как универсально применимое начало экономической политики. Принцип исторически-относительной национальной обособленности данного хозяйства, выдвинутый Листом, получил всеобщее признание в политической экономии»[384].

Аргументированию того, что именно Германия — достаточно зрелое для революции «слабое звено» в цепи капитализма, которое может