– …пробудила в тебе Свет, – закончил Брайс.

Яннем, усмехнувшись, развел руками.

– Странно все это работает, согласись. Потому я всю жизнь магию и ненавидел. Ни черта в ней не разберешь.

– И потом в меллироне, – добавил Брайс, не ответив на его кривую улыбку, – ты снова выпустил это из себя? Эту подавленную магическую силу?

– Не то чтобы намеренно, но похоже, что да. А может, меллирон сам ее во мне почувствовал и выкачал ее из меня, что ли, чтобы передать тебе.

– Он увидел связь между нами. И послужил посредником, катализатором. Ты же сам не мог влить в меня силу. Да и очистить от Тьмы не сумел бы, ты же в магии ничего не смыслишь…

– А тебе обязательно напоминать мне об этом при каждом удобном случае.

Они посмотрели друг на друга. И вдруг расхохотались. Они очень давно не смеялись вместе, да и поодиночке – Яннем вспомнить не мог, когда в последний раз слышал собственный смех. Или смех своего брата.

– Знаешь что? Тебе придется теперь пойти в школу, – заявил Брайс, когда они отсмеялись. – В школу магов при Первом круге. Тебе нужно научиться управлять этим, и я даже не представляю, как, это же в детстве проходят. Сядешь за парту вместе с десятилетками из знатных родов, а когда будешь криво плести арканы, маг-наставник станет лупить тебя линейкой по пальцам.

– А ты с удовольствием придешь на это полюбоваться, да?

– С превеликим!

Посмеялись еще. Потом Яннем сказал:

– Брайс, тебе не в чем себя винить. Ты отдался Тьме, но если бы ты этого не сделал, я бы так никогда и не узнал, кто я. И что со мной когда-то произошло. Не вернул бы… да я сам не знаю, что это такое, и не уверен, что мне это вообще надо. Но это часть меня, пусть и не вся. Я двадцать семь лет был как будто обрубком от самого себя, книгой с вырванными страницами. А теперь я опять… ну… целый. Остались только раны. Но они, наверное, зарастут.

– А если не зарастут?

– Если нет, то, значит, буду жить с ними. Я понимаю, – добавил Яннем, поколебавшись, – тебе тяжело жить в моей тени. Быть младшим братом короля – это не то, для чего ты рожден. Но я понятия не имею, для чего рожден сам, что уж мне говорить за тебя. Мне тоже приходится нелегко. Мы не можем с тобой быть формально равными. Не можем править вдвоем, ты всегда это знал, и я тоже. Но я не думал, что это окажется для тебя настолько невыносимо. И что твой протест доведет нас обоих до такого. Так что твоей вины здесь нет. Ну, почти нет. Моя уж точно не меньше.

Брайс снова тронул коня и поехал шагом. Яннем нагнал его, вышел на полкорпуса вперед, просто по привычке – королю положено ехать впереди своей свиты. Так было и будет всегда.

– Я рад, что ты мне все-таки рассказал, – вздохнул Брайс. – И просто… просто рад, правда, Ян. Может быть, тебе теперь полегчает.

– Может быть, тебе тоже.

– Даже не сомневайся. У меня опять десять пальцев на руках, о чем еще мечтать-то, – усмехнулся Брайс.

«Что мы будем делать, когда вернемся?» – подумал Яннем, но вслух этого так и не сказал.

Они просто ехали дальше – король, овладевший потерянной некогда магией, и его младший брат, прошедший сквозь Тьму, на полкорпуса позади.

Леди Катриона, принцесса Митрила и невестка короля, сидела на бархатной скамье в замке Эрдамар, в тысяче лиг от своего мужа, и качала колыбель. Алвур плакал, он все время плакал – громко, гневно, совсем не жалобно, словно был не новорожденным ребенком, а детенышем зверя, которого бросили родители.

– Перестань, перестань, замолчи, – твердила Катриона.

Но дитя ее, конечно, не слышало. Она совершенно не ощущала с ним никакой связи, даже когда держала на руках и клала рядом в свою холодную постель. У нее по-прежнему не было молока, и Алвур успокаивался только в руках кормилицы, нянчившей его с первого дня на белом свете. Но кормилица уже несколько дней как занемогла, а от всех прочих нянек толку было не больше, чем от самой Катрионы. Так что в конце концов она просто прогнала их всех и села у колыбели сына сама, хоть у нее и разламывалась голова от его неумолчного плача. Но зато этот упрямый, гневный плач хотя бы помогал прогнать все мысли. Она так устала думать. Даже больше, чем плакать и бояться.

– Тише, тише, замолчи, – монотонно повторяла Катриона, тряся колыбель и глядя поверх нее в распахнутое окно. Небо над крепостной стеной королевского замка посерело и вспухло тучными облаками. Скоро осень. А там и зима. Отец сказал ей, что все так или иначе должно быть кончено к зиме. Все лето она уговаривала себя, что до зимы еще далеко, что многое может произойти, что король вернется… и Брайс вернется… И она сама не знала, что пробуждалось в ней от таких мыслей: ужас или надежда.

Катриона ничего не знала о заговоре, устроенном ее отцом. Он не посвящал ее в свои планы и даже намеком не выдал своих намерений, видимо, полагая – и справедливо полагая, – что она перепугается до смерти и все разболтает мужу. Своего мужа Катриона боялась почти так же сильно, как и отца. Она сама не знала, почему. Брайс не был злым человеком. Никогда ее не обижал, и в постели с ним ей не было больно, даже в самый первый раз, несмотря на все кошмарные рассказы ее старших сестер, вышедших замуж раньше. Он был с ней обходителен, щедр на подарки, не лез в душу и даже искренне обрадовался ее беременности. Но все-таки всякий раз, когда Катриона смотрела в его лицо, у нее кровь застывала в жилах. Не из-за шрамов – по правде, на шрамы Брайса Катриона вообще не обращала внимание, в ее глазах они вовсе его не уродовали, – а из-за чего-то, что она всякий раз угадывала в глубине его зрачков. Там пряталось НЕЧТО, так глубоко, что Брайс, должно быть, и сам не подозревал об этом. Хотя иногда она видела, как он стоит у зеркала, оперевшись на столик обеими руками и словно выглядывая что-то на дне собственных глаз. Что-то или кого-то. Катриона ничего не знала о своем муже, то есть знала не больше, чем любой придворный в Эрдамаре. Но она чувствовала нутром, что внутри человека, с которым ее соединил династический брак, живет что-то еще. Какая-то иная сущность. И вот эта-то иная сущность и заставляла Катриону дрожать и покрываться холодным потом, когда Брайс даже просто смотрел на нее, и особенно – когда к ней прикасался.

Но в то же время Катриона понимала Брайса, может быть, лучше всех, за исключением его брата-короля. Всю беременность она неистово молила Светлых богов о дочери. Но Светлые боги сочли ее молитвы недостойными и наказали ее – их обоих, – ниспослав сына. Все рухнуло в тот же миг. Король поздравил ее, но улыбался при этом так жутко, что Катриона проплакала потом всю ночь. И Брайс, вернувшись из своей поездки за Долгое море, тоже не пытался скрыть досаду. Не у него должен был родиться сын. Это посеяло раздор между братьями, и Катриона холодела, понимая, что она, как виновница этого раздора, рано или поздно понесет кару.

Но и предположить не могла, что эта кара окажется такой… изощренной.