Мы поужинали с Настей в ресторане Дома архитекторов. Я здоровался со знакомыми, демонстрируя свою известность, хотя ее мать и это может поставить под сомнение — в ресторанах творческих союзов нынче собирается больше криминальных авторитетов, чем художников.

Мы почти сразу перешли на «ты». Я за вечер выложил почти все смешные, интересные истории, которые помнил, подумав при этом, что моих заготовок не хватит для следующей встречи, и пригласил Настю в театр.

— Мама тоже не видела этого спектакля, — сказала Настя.

— Мы пойдем вдвоем.

— Не поняла, — сказала Настя. — Мать существует в моей жизни и будет существовать всегда, с этим придется смириться.

— Я смирюсь, только я хочу жениться не на твоей матери, а на тебе.

— А ты убежден, что я этого хочу?

— Не убежден, но буду убеждать.

Настя улыбнулась, как улыбаются только очень близкому мужчине. В театр мы пошли все-таки вдвоем. Я не знаю, на этом настояла Настя или это было решение матери.

Спектакль по нынешней театральной моде и по необходимости, чтобы зрители не поздно возвращались домой, учитывая криминогенную ситуацию в Москве, шел без антракта, и у нас впереди оказался целый свободный вечер.

— Погуляем? — предложила Настя.

Мы свернули к Патриаршим прудам. Наступало время выгула пенсионеров и собак.

— Я живу в этом доме, — я показал на свой старый, бывший доходный дом.

— Приглашаешь в гости? — спросила Настя.

— Сочту за честь.

В квартире прибрано, пыль утром вытерта, постель застелена чистым бельем — устойчивая привычка холостяка на случай, если домой вернешься не один.

Я мгновенно пожарил бифштексы с консервированным горошком, распечатал коробку с камамбером, открыл бар и предложил Насте выбрать самой. Настя предпочла греческий коньяк «Метакса».

— Его не подделывают, — сказала она.

Я держал «Метаксу» из тех же соображений, средней стоимости коньяки не подделывали. Я помнил о своих сорока граммах.

— Согреши, — предложила Настя. — Выпей сегодня больше, завтра покаешься.

Мне этого тоже хотелось. Я выпил намного больше. Мне нравилась Настя. Она вписывалась в мою жизнь своей естественностью. Но что-то ее тревожило, она пила коньяк, запивая водой, иногда отвечала невпопад, и в ее взгляде я чувствовал то ли жалость, то ли сожаление. Если она вдруг предостережет меня от поездки на дачу, рухнет вся четко продуманная операция.

Между мной и Настей все произошло, как это происходит между миллионами мужчин и женщин каждый вечер. И в Москве, и в Саратове, и в Иркутске, и в Лондоне. Мужчина расстегивает первую пуговицу на платье, блузке или кофте, женщина говорит «не надо», но позволяет расстегнуть вторую пуговицу. Настя после первой пуговицы сказала:

— Я сама, — и пошла в ванную.

Я не новичок в сексе, но из десяти женщин, которых хочешь, постоянно хочешь только одну. И вроде бы все они привлекательны, как в хорошем шоу, но среди них всегда одна только прима, и не потому что у нее главная роль, она просто совершеннее, в ней нет суеты, только главное и необходимое, она ведет, другие могут только повторять или имитировать. Вероятно, у нее до меня был хороший учитель, и я был благодарен ему, Настя в этот вечер сделала меня счастливым. Мне только показалось, что Настя отдалась мне с неистовством женщины, которая боится потерять мужчину.

На следующий день Настя позвонила мне, и мы снова встретились у меня. Если бы не запланированная операция, я предложил бы ей пожить вместе, чтобы решить, сможем ли мы стать мужем и женой. Но я ждал приглашения на дачу. Настя явно колебалась, ей не хотелось этого делать, но условия, вероятно, по-прежнему оставались жесткими, и, уходя, она все-таки спросила:

— Что ты делаешь в субботу и воскресенье?

— Буду мыть окна в квартире.

— Мытье окон можно перенести. Мы приглашаем тебя к нам на дачу.

— Это далеко?

— Сто пятьдесят километров. Во Владимирской области.

— Жаль. Я зимой продал старую машину и еще не купил новую. — Я говорил правду.

— У нас есть «Запорожец».

— «Ушастый»?

В России к официальному названию модели почти всегда прилепляется неофициальное. Первую модель «Жигулей» называют «копейкой», первую модель «Запорожца» — «мыльницей» или «горбатым», вторую — «ушастым» из-за выступающих воздухозаборников для охлаждения двигателя.

— Нет, — рассмеялась Настя. — У нас «Таврия», прошла пять тысяч километров. Мы на ней в основном ездим на дачу. Если можешь, приезжай к нам, от нас мы сразу выскакиваем на окружную дорогу. Выезд в семь утра.

— Сверим часы?

— Не надо. Раньше восьми все равно не выедем.

— Что мне привезти?

— Только себя. Еда на два дня закуплена, в доме есть запасы с осени в подвале. Это нормальный деревенский дом. Когда-то была деревня, сейчас осталось три дома, их купили москвичи под дачи.

До субботы оставалось чуть больше суток, и я начал подготовку в этот же вечер. Я снял приклад с помпового ружья, уложил его в большую спортивную сумку, прикрыв бельем и запасной рубашкой. Но моя «помпа» со снаряженным магазином делала сумку подозрительно тяжелой, те, которые нападут, прощупают ружье в несколько секунд.

Пистолеты ТТ или Макарова исключались. Если их обнаружат, то в этом районе одним стволом станет больше, к тому же это может насторожить нападающих. Все должно быть естественным, и оружие я могу применить только в чрезвычайных ситуациях.

Я достал «ума-леди» — миниатюрный дамский газовый револьвер немецкого производства, который можно было использовать и под газовый, и под дробовой патрон. Очень мелкая дробь, напоминающая металлические опилки, легко проходила через ствольный разделитель, который не давал возможности использовать этот револьвер под боевой патрон. Калибр патрона в девять миллиметров с усиленным зарядом пороха делал «ума-леди» вполне реальным оружием. Заряд дроби с трех метров впивался в тело, вызывая нестерпимую боль, это все равно как уколоть человека сразу сотней иголок. Вначале я решил зарядить револьвер патронами в следующей последовательности: газовый, дробовой, газовый и два дробовых — последние два выстрела должны быть решающими, но, подумав, отказался от газовых. Они наверняка будут пьяными, а пьют они давно и каждый день, так что слезоточивый газ на них практически не подействует, а если мне придется применить револьвер в помещении, то от газа пострадаю только я.

В предыдущем случае у нападающих было ружье, калибр определить не удалось, но по описаниям пострадавшего это могло быть ружье шестнадцатого или двенадцатого калибров, наиболее распространенных среди охотников. Я взял заранее приготовленные щитки и прикрыл ими револьвер на щиколотке правой ноги, на левой ноге я также прикрыл щитками два патрона двенадцатого и два шестнадцатого калибров. Патроны я зарядил картечью — если придется воспользоваться ружьем нападающих, я должен знать, что у меня в стволах.