Быстро вскочив на ноги, я сцепила руки за спиной, внезапно испугавшись вспышки собственного гнева. Дэни медленно приподнялась, все еще сидя на полу и держась рукой за свою покрасневшую щеку, в ее глазах блестели слезы.

– Ты избалованная чокнутая стервочка! – крикнула она. – Ты и живешь-то здесь на птичьих правах. Ты и вся твоя извращенная семейка. Тете Норе следовало отказаться, когда твоя шлюха-мать подбросила тебя сюда. Нам всем было бы лучше без вас двоих.

– Она не подбрасывала меня, – возразила я, – а предложила им позаботиться обо мне. Мама не могла иметь детей, и…

– Предложила? – Дэни рассмеялась.

Все еще держась рукой за щеку, она пару раз открыла и закрыла рот, видимо, проверяя, велик ли ущерб от моего удара. На ее скуле уже расплывался синяк.

– Кто рассказал тебе такую сказочку? – спросила она.

Я поняла, что в моих сведениях что-то не так. Очевидно, отец поведал мне несколько приукрашенную, но все-таки близкую к правде историю.

– Это вовсе не сказочка, – возразила я, потирая руку, которой ударила ее. Костяшки пальцев противно зудели. – Амалия не могла хорошо позаботиться о младенце, поэтому она принесла меня моему отцу, и тогда…

– Ты была не младенцем, – ухватившись за подлокотник кресла, Дэни медленно поднялась на ноги, а я отступила подальше от нее. – Тебе уже было два года.

– Нет, я была младенцем, – упрямо повторила я.

– Нет, тебе было два года. – Она отряхнула сзади свои черные джинсы. – Мне лучше знать, – запальчиво заявила она. – Мне уже было пять лет, и я помню, как все говорили, что мы с тобой будем вместе играть, а я только возмущенно закатывала глаза, потому что тебе, малявке, было всего два года. Амалию сюда притащил социальный работник, и они оставили тебя на попечение дяде Грэхему и бедной тете Норе. Ей пришлось согласиться взять тебя, чтобы удержать дядю Грэхема. Скорей всего, ты даже не его дочь.

Образ Амалии, стоявшей на пороге со мной на руках – с крошечным младенцем, завернутым в одеяльце, – и представлявшей меня моему отцу, начал разваливаться.

Дэни прислонилась к перилам веранды.

– Ты была вся в болячках, – продолжила она. – Какая-то соседка Амалии нажаловалась на нее из-за такой запущенности. Она совсем спятила. Ты знаешь, что она лечилась в дурдоме, где работал твой отец, и только потом ее якобы наняли так называемой учительницей танцев, поняла? Никто не хотел, чтобы она жила здесь, но дядя Грэхем настаивал, а он всегда добивался того, что хотел.

Она опять глянула в сторону дома, где, по моим представлениям, мама с Расселлом переодевали отца в чистую одежду. Мне показалось, что я увидела отблеск искреннего сочувствия на лице моей кузины.

– И теперь, как я подозреваю, он за это и расплачивается, – заключила она.

– Я не верю ни единому твоему слову, – заявила я.

Резко открыв дверь и протопав в дом, я захлопнула ее за собой. В воздухе уже пахло цитрусовым освежителем. Я стояла, прижавшись спиной к двери, и глубоко дышала, стараясь выбросить из головы злосчастные события последнего получаса.

Через час, когда я уже опять читала на диване, Расселл вывез на веранду папу. Я только делала вид, что читаю, а на самом деле все сказанное Дэни без конца прокручивалось в моей голове, не оставляя места для других мыслей. Атмосфера веранды еще казалась испорченной ее отвратительными словами.

– Вот ты где, – сказал папа, как будто искал меня в доме. – Не могла бы ты ненадолго оторваться от книги и немного попечатать? Я хочу набросать несколько заметок к завтрашнему интервью в радиостудии.

– Ладно, – сказала я, закрывая книгу и медленно вставая с дивана.

– Небывалый энтузиазм! – поддразнил меня папа. – Может, мы лучше поработаем ближе к вечеру?

– Нет, все нормально, давай сейчас. – Я глянула на Расселла. – Я могу сама завезти его в дом, – предложила я.

По-моему, я впервые открыто взглянула в глаза Расселлу после той дурацкой истории у Стейси и обрадовалась, увидев, что он улыбнулся мне.

– Крикните меня, Грэхем, если понадоблюсь, – бросил Расселл, возвращаясь в дом.

Я слегка помучилась, перевозя коляску через порог. Из-за книжки, зажатой в одной руке, у меня не получалось нормально взяться за обе ручки, но в доме все пошло гладко. Проходя по коридору, я вдруг разволновалась. Мне вспомнилась желудочная инфекция, которую я подхватила в школе, когда мне было девять лет. Никогда не забуду замешательства, вызванного тем, что я не успела добежать до туалета. Может ли быть нечто более унизительное? А ведь я тогда была еще совсем маленькой.

А ему, взрослому мужчине, еще и приходится носить подгузники. Он не способен даже самостоятельно вытереться. Я взглянула на папину макушку, где седые пряди вытесняли черные у висков, на папины руки, лежавшие на подлокотниках, точно закрученные белые ракушки. И в порыве нахлынувшей вдруг любви остановила коляску, перегнулась через спинку и, прижавшись щекой к папиному виску, крепко обняла его.

– Эй! – мягко произнес он. – С чего вдруг?

– Я люблю тебя, – ответила я, обнимая его так долго, что это, должно быть, показалось ему странным.

– Что случилось, Молл? – спросил он.

– Ничего, – уверенно заявила я и, взяв себя в руки, выпрямилась и покатила коляску дальше.

Добравшись до его кабинета, я заняла свое обычное место за компьютером. Положив книжку на письменный стол, я подняла пальцы над клавиатурой.

– А что это ты сейчас читаешь? – спросил он.

Я заметила, что он пытался прочесть название, но, несмотря на то что Расселл заменил его подголовник на более удобный старый, папе не удавалось склонить шею так, чтобы увидеть обложку книги.

– Да так, просто одна повесть, – сказала я. – Называется «Навсегда».

– «Навсегда» Джуди Блум? – уточнил он.

Я почувствовала, как загорелись мои щеки. Есть ли хоть одна книга, которую я могла бы спокойно читать, зная, что ему она неизвестна?

– Угу, – небрежно подтвердила я, словно мы говорили о Нэнси Дрю [27] или «Маленьких женщинах» [28].

– И как, тебе нравится? – спросил он.