– Я распоряжусь.

– Идём.

Мы спустились по лестнице, миновали зал суда, пропустили коридор, ведущий к транзиттоло, и, пройдя по крытой стеклянной галерее, каждое окно которой было витражом, оказались в основных помещения дворца.

Первая же служанка, увидевшая нас, уронила небольшую статуэтку, с которой сдувала пыль, и прижала руки к груди.

– Всё в порядке, Катарина. Арест госпожи Светланы был недоразумением, и я очень рад, что оно благополучно разрешилось. В скорости нас всех ждут небывалые перемены к лучшему.

– Да, господин дож.

Я смерила служанку презрительным взглядом, затем позволила себе слегка улыбнуться.

– Мой рабочий кабинет.

Дож вошёл первым, но дверь всё-таки придержал. Я нагло уселась на его место – на роскошный деревянный стул, оббитый какой-то ворсистой тканью. Закинула ногу на ногу.

– Рассылай вестников, Фредерике.

– Подожди. – Он стоял передо мной: прямой и напряжённый, словно стальной прут. Куда только делся тот старик, потерявший цель и смысл бороться, которого я видела утром? – Ты во что-нибудь веришь?

– Не знаю. На Земле я была пару раз в церкви, но только по делу: один раз подруга венчалась, в другой – прадедушку хоронили. В солнечных богов я уж тем более не верю. Раньше верила, что мама и папа всегда будут рядом, помогут и поддержат. Теперь и в это не верю. Так что, видимо, только в себя. А для чего ты спрашиваешь?

– Поклянись мне жизнью своей, здоровьем и магией, что ты действительно хочешь добра Венеции. Поклянись уверенно и с чувством, и я в ту же секунду начну рассылать вестников. Иначе можешь убить меня, пытать – я и пальцем не пошевелю. Но из моих рук ты власть не получишь.

– Клянусь. Жизнью, здоровьем и магией. – Странный человек. Я же только что сказала, что ни во что не верю. Какой кары я, по его мнению, должна ожидать за нарушение клятвы? Но пусть успокоится, мне не сложно. Тем более, что я действительно хочу Венеции только добра.

– И ты действительно знаешь или найдёшь способ выяснить причины исчезновения магии, избежав мести небесных демонов?

– Да. Клянусь. Это всё?

– Да.

Фредерике сотворил себе стул, устроился с другой стороны стола и принялся писать. Каждое готовое послание он обдувал тёплым воздухом, скреплял личной печатью и отдавал гонцу, которого вызывал, прикасаясь к врезанному в стол гранталловому кругу.

Я откровенно следила за тем, что он пишет: пусть Фредерике и выглядит смирившимся с судьбой, но кто знает, что на самом деле происходит в его голове. Наконец дож закончил и отправил последнее письмо, адресованное доверенному слуге и содержащее инструкции по обнаружению тела достойного сына семьи Анафесто, чья совесть не выдержала клеветы на невинную и добродетельную С-ветта-лану.

– В полдень мы выйдем на балкон. – Фредерике махнул рукой в сторону тяжёлой фиолетовой шторы, закрывающей один из углов комнаты. – Я скажу речь. Но ты же понимаешь, что прямая передача власти незаконна?

– Не всегда. Ты можешь объявить меня своей названной дочерью. Тогда я войду в семью Моста, и закон формально будет соблюдён. Вы же ещё не выбрали свои десять поколений власти?

– А ты умна. Возможно, Синьория действительно попадёт в надёжные руки. – Фредерике отвернулся. – Жаль, Балдассаро не смог понять, какова ты на самом деле.

– Он и вправду был твоим сыном?

Я почти сразу пожалела об этом вопросе… Но дож, вопреки моим ожиданиям, спокойно ответил:

– И до тебя уже дошли эти слухи. Нет, я действительно люблю его мать, Амэранту, но лишь как сестру. И её детей тоже.

– Детей?

– У Балдассаро была старшая сестра, её звали Ананкиэта. Она пропала три года назад, когда отправилась в экспедицию на юг. Крылатые искали их корабль сутки напролёт, но, увы, не нашли.

– Грустная история. Мы можем позавтракать?

Пока Фредерике вызывал служанку и отдавал распоряжения насчёт завтрака, я размышляла, стоит ли рассказывать об истинных намерения Балдассаро и его отца.

– Балдассаро не говорил тебе, зачем вообще пошёл за Доменике? – Голос Фредерике был бесстрастен, словно сейчас мы обсуждали не нежно любимого племянника, убитого мной этой ночью, а некую ординарную историческую личность.

– Мы… – я замялась. Я всё ещё помнила о том, что именно Фредерике Моста подарил мне пару прекрасных дней на плоту и встречу с Марио Тьеполо. Он долго был моим врагом наравне с Доменике. Но… «вместе с настоящим пониманием, позволяющим победить врага, приходит любовь к нему». 24Я начала понимать дожа с его страхами и любовью к Венеции и постепенно прониклась не любовью, конечно, но чем-то очень похожим на жалость.

– Что?

– Мы не так часто разговаривали, Фредерике. Точнее, нам не так уж часто хотелось разговаривать. И, честно говоря, мне было совершенно не важно, почему он добровольно пошёл за Доменике. Понимаешь?

– Ты любила его?

Какой-то странный разговор с человеком, жизнь которого находится в моих руках. И висит при этом на волоске.

– Нет.

Наконец принесли завтрак, и утомительный разговор закончился.

Ближе к полудню за окном стал нарастать шум. Я хотела выглянуть, но Фредерике остановил меня.

– По традиции этот занавес открывается только тогда, когда дож желает говорить с Венецией. До полудня ещё час.

Этот час я потратила, чтобы изучить убранство моего нового кабинета. Фредерике сидел у стола, не занимая своё старое место, а я бродила по комнате, трогала обложки книг, проводила пальцами по барельефам и горельефам, посвящённым истории Террины, рассматривала тёмное узорчатое дерево двери.

– Пора.

Фредерике решительно отодвинул занавес, распахнул узкую стрельчатую дверь, и шум, только что ворвавшийся в кабинет, тут же стих.

– Граждане Светлейшей Синьории!…

Фредерике громко и с чувством объявил меня исполнительницей пророчества Меноккио и своей названной дочерью и сообщил, что с радостью и гордостью передаёт мне бразды правления Венецией. Надеюсь, большинство притихших от удивления людей ничего не знает о вчерашних и позавчерашних событиях. Иначе передача власти произойдёт совсем не так мирно, как я надеялась.

– Отныне и до самой своей смерти Светлана Моста будет править Светлейшей Синьорией разумно и справедливо! Теперь же приветствуйте догарессу!

Фредерике шагнул в сторону, и я поняла, что настал мой час.

Шаг вперёд, и я словно лечу над орущей толпой – моими новыми подданными. Люди в разноцветных одеяниях сливаются в единое разноцветное волнующееся море, и дворец Совета кажется кораблём, а балкон – капитанским мостиком.