* * *

Мы с Борисом сидели на широкой, добротной лавке, не глядя друг на друга, а хозяйка, оказавшаяся довольно миловидной, русоволосой и приветливой, наливала нам чай из пузатого медного чайника.

Все свободное место в просторной, большой комнате занимали картины, резные доски, вышивки, пучки трав, глиняная посуда, холсты, подрамники, краски. Видимо, мы попали как раз к той художнице, про которую мне говорили старухи еще в Вязьме.

- Да помиритесь вы, наконец! - не выдержала хозяйка нашего отчужденного молчания.

Мы переглянулись и чуть не хором сказали:

- Да мы и не ссорились!

За чаем завязался разговор. Хозяйка, носившая простое русское имя Лена, рассказала о себе: окончила Суриковское, работала в Художественном фонде, потом, пару лет назад, разошлась с мужем, тоже художником, не выдержавшим перемен, свалившихся на нашу страну, и увлекшимся наркотиками.

- Я пробовала его вытащить, и к врачам водила, и к экстрасенсам… - грустно говорила она, по-бабьи подперев голову рукой. - А только все напрасно! Он сперва хорохорился: «Да я брошу, когда захочу!», а потом… В общем, купила я за копейки этот домик, переехала, и вот… живу! Раз в месяц езжу в Москву, сдаю картины, вышивки, макраме по комиссионкам, на жизнь хватает. Тут привольно, хорошо работается! Глушь, конечно, иногда месяцами не с кем словом перемолвиться, ну да оно и к лучшему - не отвлекаешься по пустякам!

- Лена, а вам не страшно? Одна, на отшибе? - спросил я, прихлебывая из глиняной чашки ароматный чай с травами.

- Поначалу очень было страшно! А потом привыкла. Да ведь за два года вы - первые мои гости!

Борис, отдуваясь, поставил пустую чашку на стол, полез за сигаретами и смущенно остановился. Хозяйка заметила, махнула рукой.

- Курите, Боря! Я сама курю, правда, не часто.

- И что, неужели не тянет в Москву? - снова спросил я, тоже закуривая.

- Тянет, - усмехнулась художница. - Да будь проклят этот город! Он отнял у меня любимого человека… Да и вообще, все эти тусовки, пустые разговоры ни о чем… Надо либо заниматься делом, либо тусоваться - у кого к чему склонность. Я свой выбор сделала и не жалею!

Мы докурили, поблагодарили хозяйку за чай и отправились укладываться. Борис, у которого начался легкий похмельный синдром, был квелым, зевал и сразу бухнулся на широкий топчан, отвернувшись к стене.

Я задержался в дверях, повернулся к хозяйке.

- Скажите, Лена… Тут, в Корьёво, домов мало, просто кот, как говорится, наплакал. А нет ли среди них такого - с мансардой и резным петушком на крыше?

- Есть, есть! Этот дом принадлежит профессору-археологу. Я его самого не знаю, а его жена, Надежда Михайловна, покупала у меня пару раз картины и резные доски. Но сейчас в доме никто не живет, хозяева появляются только летом. Да вон он, завтра утром увидите, через забор от меня! - Лена махнула рукой куда-то в сторону.

«Так, - подумал я. - Все складывается, как нельзя лучше!», и задал хозяйке еще один вопрос:

- Лена, а вы не обращали внимания - там кто-нибудь появлялся… ну, чужой?

Она легко рассмеялась каким-то очень добрым, рассыпчатым смехом.

- Нет, что вы! Никого там нет, дом стоит законсервированный на зиму… Так вы, значит, из милиции! А я, признаться, сперва думала - вы жулики!

Я удивился.

- А зачем вы нас тогда пустили?

Она пожала округлыми плечами и ответила с подкупающей простотой, свойственной только русским женщинам:

- Жалко стало!

* * *

Я проснулся от дикого петушиного вопля. Это было не простое, известное всем «Кукареку!», нет! Здешний петух был, судя по всему, великим мастером на всякие пакости и каверзы, и его сиплый, издевательски-долгий, пронзительный крик отражал в себе всю мерзость петушиного племени.

Протирая глаза, я сел, озираясь вокруг. За маленьким окном было еще темно. Рядом со мной сидел на топчане взлохмаченный Борис, страдальчески держась за виски.

- Который час? - спросил я, натягивая куртку.

- Половина седьмого… - простонал в ответ искатель. - Я сейчас пойду и отверну этому жару-птицу башку! Сволочь, с пяти утра начал орать! Не иначе, родной брат Гитлера!

Чувствовалось, что в доме уже давно проснулись. Слышался треск горящих в печи дров, громыхала посуда, скрипели под ногами хозяйки половицы.

Мы встали, оделись и отправились во двор - искать будочку с буквами «м» и «ж».

Хозяйка встретила нас, замерзших и помятых, полным подносом румяных пирожков. Я успел рассказать Борису о ее догадке по поводу нас, и он сказал, что это самое надежное прикрытие - мы из милиции, ищем сбежавшего из Москвы мошенника. По оперативным соображениям действует скрытно, и все такое.

За завтраком мы развили эту тему и поинтересовались, нет ли во дворе какого-нибудь сарайчика, откуда можно спокойно наблюдать за профессорским домом.

- Да какие у меня сараи! - махнула рукой Лена. - Я и живности никакой не держу, кроме кур. Вы вот что, полезайте-ка на чердак! Там и тепло, и все, как на ладони! Только с сигаретами поосторожнее, у меня там на полу опилки, для тепла.

Мы заверили художницу, что будем аккуратны, как пожарники, и, навернув по десятку необыкновенно вкусных, хрустящих пирожков, забрались по старой, гнущейся под нашей тяжестью лестнице на чердак.

Рассвело. В слуховое оконце дом профессора действительно виднелся отлично. Окна первого этажа закрыты широкими ставнями, на двери - здоровенный навесной замок. Крылечко, чисто выметенное хозяевами, осень забросала бурыми рябиновыми листьями, и по их положению стало ясно, что в дом давным-давно никто не входил.

Решетчатое окно мансарды, занавешенное плотными темно-красными шторами, тоже выглядело явно нежилым. Не дымилась труба, на подернутой инеем дорожке, огибающей дом и ведущей на задний двор - ни одного свежего следа. Пусто… Дом необитаем…

Я сказал об этом Борису, он сердито засопел, но промолчал, очевидно, понимая, что я прав - если Судаков и был здесь после убийства Леднева, то недолго, либо…

Либо он затаился внутри!…

* * *

Мы провели на чердаке весь день. Корьёво, просматриваемое сверху, жило своей обычной жизнью. Утром потянулись к колонке бабки с флягами на каталках. Было их немного - три или четыре, они о чем-то неспешно посудачили, стоя в очереди, и разошлись по одной к своим покосившимся домам. Мужик, встретивший нас ночью с собакой и ружьем, выехал из своего двора на круто тюнингованном «Уазике» и укатил куда-то по грязному, раскисшему проселку. День тянулся и тянулся, а дом профессора стоял, по-прежнему безмолвный…

Борис, чья кипучая натура не выносила безделья, где-то к обеду предложил дежурить на чердаке по очереди - два часа один, два часа другой. Я согласился, мы потянули спички, кому первому вести наблюдение, выпало мне. И довольный искатель отправился вниз развлекать хозяйку.