- А хотите, я вам спою?

Борис недоверчиво посмотрел на художницу.

- Бардовская песня? КСП, Грушинка, супруги Никитины и все такое?

Я пнул искателя ногой под столом и кивнул.

- Конечно, очень хотим!

Хозяйка встала, ушла в соседнюю комнату и вскоре вернулась с черной, расписанной пурпурными цветами, старинной семиструнной гитарой.

Усевшись поудобнее, Лена провела рукой по струнам, подкрутила колки на грифе, еще раз проверила звучание и, вдруг просветлев лицом, мягким, грудным голосом запела:

По мертвому городу, где нет фонарей,

Брожу я одна в ночь полнолуния.

И голые ветви корявых деревьев,

Словно сабли, маячат в небе.

Мартовский ветер свистит в проводах,

Но он не поможет мне отыскать

Черную кошку, самую черную.

Зеленоглазый кусочек сна.

Я спотыкаюсь о крошево льда.

Хочется спать, я очень устала,

Но я твердо знаю, должна я найти

Черную кошку, самую черную…

Призрачный свет поглотил тени.

В живом серебре я лучше вижу.

Скоро рассвет, и город спит,

Но я продолжаю свою прогулку.

Я не уйду, должна я найти

Зеленоглазый сон…

В темных провалах дворов - пусто.

В угольном мраке подъездов - страх.

Но я все равно отыщу ее,

Самую-самую черную в мире,

Которую все так ненавидят,

И плюются через плечо.

Я опущусь перед ней на колени,

Налью молока в припасенное блюдце.

Пей, не бойся, черная кошка,

Иди впереди меня по жизни!

Я не умею жалеть другого.

Просто я не люблю, когда

Огромный город тысячью тысяч

Ртов плюется через плечо!

Честно сказать - я изумился! Невыразимо грустная, щемящая сердце мелодия, странные, не рифмованные, но очень напевные стихи - все рождало ощущение тоски, обреченности, и в то же время все это было каким-то светлым, добрым…

- Да уж! - брякнул Борис, пораженный не менее моего. - Лена, вы это сами написали?

От полноты чувств искатель даже назвал нашу хозяйку на «вы». Лена кивнула.

- Это еще в студенчестве. Мы тогда все увлекались… Вы правильно сказали - КСП, Грушинка, Визбор, Кукин, Городницкий…

Я подал голос:

- Лена, мы завтра уезжаем. Если вам надо что-то по дому сделать - ну, дрова там, или починить чего-нибудь, вы скажите сейчас, чтобы мы распланировали завтрашний день. И еще, вот деньги - за постой!

Лена вскинулась.

- Как не стыдно! Я вас что, за плату пустила? Да еще на топчан в сени! За это разве берут деньги? Уберите, уберите сейчас же! Сергей, я могу обидеться!

Я сконфуженно убрал деньги, а Лена продолжила:

- Если есть желание поработать, то действительно, ребята, помощь нужна… Только если вам не трудно… Я купила две машины коряг, а колоть их у меня сил не хватает. Они все такие узловатые, перевитые, смолистые…

- Завтра утречком все сделаем! - подмигнул мне Борис. - Топоры-то есть?

- Есть, есть! И колун, и клинья, и просто топор!

У меня потеплело на душе - хоть так отблагодарим нашу хозяйку!

Время близилось к полуночи. Выпили еще по одной, и Борис, до этого представившийся, как старлей милиции, проговорился, что занимался археологией. Лена тут же насела на него - ее интересовали орнаменты на древнерусской керамике, а Борис был докой именно в керамике. И минуту спустя они уже чертили на бумаге разные узоры, как дети, хвалясь друг перед другом своими знаниями. В комнате стало жарковато, и я решил выйти, покурить на свежем воздухе…

* * *

На улице стоял легкий, звенящий морозец. Небо прояснилось, и на нем высыпало великое множество звезд, от огромных, до мелких, едва различимых. Было жутковато и интересно разглядывать знакомые с детства созвездия, всматриваться в Млечный Путь, который в Москве вообще не видно из-за городских огней.

Я стоял, опираясь рукой на изгородь, курил, выпуская дым в черное небо, и чувствовал себя настолько успокоенно и умиротворенно, насколько это бывает в детстве…

Неожиданно что-то привлекло мое внимание. На фоне бездонно-черного неба проплыл едва заметный завиток дыма. Я повернулся - и обомлел! Труба профессорского дома слабо курилась, а за плотными шторами мансарды угадывался едва заметный огонек!

Я опрометью бросился в дом. Борис с художницей все так же увлеченно рисовали на бумаге узоры.

- Не так, не так! - говорил искатель, водя карандашом по листу. - Вот здесь лепестки загибаются книзу, а ягодки…

- Борис! - рявкнул я.

- Погоди, Серега! - не отрываясь от листа, ответил он.

- Борис, он в доме!

- Что?! - искатель вскочил, извинился перед хозяйкой и, на ходу натягивая куртку, бросился за мной…

Мы стояли в угольной тени, которую отбрасывал в звездном свете дом, и совещались.

- Надо попробовать заглянуть внутрь! - убеждал меня Борис. - Мы ведь даже не знаем, какая там планировка! Давай подкрадемся и поищем щелочку в ставнях!

- А если он нас услышит? Может, лучше подкараулить его - ну, должен же он выйти когда-нибудь, в туалет, например, или за дровами?

- А вдруг у него все в доме?

Я не нашелся что возразить, и мы, пригибаясь, стали подкрадываться вдоль забора к дому профессора.

Ставни, сделанные из листов ДСП, наглухо загораживали окна, мы трижды обошли фасад дома, но не нашли ни одной маломальски заметной щели. Меня колотил озноб - то ли от холода, то ли от страха. То, с какой легкостью Судаков расправился с Ледневым, внушало мне ужас - нас он точно щадить не будет!

- Давай зайдем сзади! - еле слышным шепотом предложил Борис.

Мы выбрались из палисадника, прокрались мимо огорода и аккуратно перелезли через забор, выходящий на реку, блестевшую внизу, под горкой.

Из-за дальнего леса взошла тем временем огромная, багряно-красная, полная луна, осветив все вокруг, и предметы сразу отбросили густые антрацитные тени.

По мощеной белым кирпичом дорожке мы пробирались мимо корявых, голых яблонь к дому. Дым из трубы пошел сильнее, поднявшийся ветер закручивал его в кольца, рвал, размазывал по небесной черноте, словно замазку.

Ставни на окнах, смотрящих в огород, оказались пригнанными так же тщательно, как и на фасаде, но между окнами обнаружилась узкая задняя дверь. На невысоком, в одну ступеньку, крылечке виднелись свежие следы.