– Но, господин генерал, большевики не пропустят наши эшелоны, – попытался возражать полковник Янкевский. – Кроме того, если уж уходить, то всем вместе. Мы не можем уйти, оставив вас здесь.

– Наоборот, полковник, это единственный аргумент, который поможет вам беспрепятственно покинуть город, – вздохнул Духонин. – Как вы не поймете той простой вещи, что Крыленко сюда едет с целью захвата Ставки в моем лице. Ради этого большевики дадут вам «зеленую улицу» куда угодно. А за заботу обо мне – спасибо. Но не стоит терять времени. Каждая минута дорога.

После ухода ударников Николай Николаевич попросил телефонистку соединить его с гостиничным номером Бонч-Бруевича.

– Михаил Дмитриевич, следуя вашему совету, я решил выслать из города ударные части, но боюсь, что их не пропустят комитетчики, и тогда бой на подступах к Могилеву будет неизбежен, – сообщил он. На другом конце провода некоторое время молчали. Создалось впечатление, что Бонч-Бруевич, прикрыв трубку, советуется с кем-то находившимся рядом. Духонин рассчитывал именно на это. Наконец в трубке послышался голос абонента.

– И хорошо сделали, Николай Николаевич. Мне кажется, что Крыленко так же, как и вы, не желает кровопролития, и прикажет пропустить эшелоны беспрепятственно. Но до меня дошли слухи, что вы распорядились выпустить из-под стражи быховских арестантов. Это правда?

– Да, я это сделал, и по той же причине, стремясь избежать кровопролития, – слукавил Духонин.

– Зачем вы это сделали? – возмутился собеседник. – Вы и так уже окружены ненавистью солдат. Быховские узники ушли бы из тюрьмы и без вас. Ведь их никто толком не охранял, а хозяином в городе являлся сам Лавр Георгиевич. Но выпускать их – это значит самому лезть под топор. Зачем вам нужна эта лишняя ответственность.

– Ничего уже не поделаешь, что сделано, то сделано, – констатировал Николай Николаевич и повесил трубку. Это был последний разговор двух старых знакомых, двух русских генералов, по-разному понимавших свой долг в критические минуты отечественной истории. После него Бонч-Бруевич что называется «лег на дно» в гостиничном номере, дожидаясь смены власти с уверенностью, что для него лично это не обернется трагедией. Так оно и случилось.

Духонин решил остаться верным своему долгу. Подобно капитану тонущего корабля, он до конца оставался на его мостике, руководя спасением команды и наверняка зная, что для него найдется место в переполненных шлюпках. Единственным утешением ему в столь трудное время стало известие о том, что эшелоны с ударниками благополучно покинули город.

Через час в Могилев вошли эшелоны Крыленко. Революционные солдаты и матросы, высыпав из вагонов и построившись в колонны, под гулкие звуки привезенного с собой духового оркестра направились в расположение Ставки. Опережая их, туда же на грузовике, услужливо предоставленном местным комитетом, направилась особая группа матросов, имевшая задачу арестовать Духонина и чинов его штаба. Однако осуществить этот план им не удалось.

Николай Николаевич решил не оставаться в пустом здании Ставки, где он мог стать легкой жертвой солдатского самосуда. Переодевшись в гражданское платье, он приехал на станцию и сам явился к коменданту поезда большевистского главковерха бывшему матросу Гвардейского экипажа Приходько. Тот, явно не готовый к такой встрече, растерялся и пригласил Духонина в вагон, где предложил подождать Крыленко, отъехавшего в город.

Прошло около получаса. Весть о том, что Духонин находится в вагоне Крыленко, непонятным образом распространилась среди солдаты матросов, находившихся на вокзале. Вскоре у вагона начала собираться толпа вооруженных людей, многие из которых уже успели посетить кладовые станционного буфета. Никакого руководства над ними не было, все настойчивее они требовали, чтобы генерал вышел из вагона и «предстал перед революционным народом». И только появление Крыленко на некоторое время охладило их пыл.

Николай Николаевич представился «красному» главковерху.

– Я готов передать вам оперативные документы и письменный доклад о положении дел на фронтах в любое удобное для вас время, но прежде всего хочу, как русский человек другому русскому человеку, высказать некоторые соображения относительно ряда политических вопросов… – начал было он, но осекся, видя, что Крыленко его не слушает.

У вагона вновь собралась толпа, причем значительно больших размеров, чем в первый раз. Особенно много в ней было матросов, преимущественно выпивших и агрессивных. Некоторым из них удалось, оттеснив часового, проникнуть в вагон. Крыленко попытался лично их остановить, но был бесцеремонно отброшен в сторону и прижат к стене. Ситуация полностью вышла из-под контроля.

Духонин, наблюдавший за происходящим, понял, что дальше отсиживаться в вагоне бессмысленно. Он решился на последний, крайне рискованный шаг – попытаться лично успокоить толпу. Николай Николаевич застегнул пальто на все пуговицы, пригладил волосы и направился к выходу со словами: «Пропустите, я генерал Духонин».

Появление генерала в тамбуре было столь неожиданным для столпившихся там матросов, что они расступились и пропустили его к двери. Николай Николаевич встал на верхнюю ступеньку вагона, поднял руку и хриплым от волнения, но достаточно громким голосом объявил:

– Вы хотели видеть генерала Духонина, я перед вами. Я пришел сюда сам, чтобы…

Продолжить речь ему не довелось. Кто-то из находившихся в тамбуре матросов ударом штыка в спину сбросил оратора вниз, под ноги толпе, которая набросилась на него со свирепостью голодной волчьей стаи.

Одни пинали еще живое тело ногами, другие в это время стаскивали с него сапоги и верхнюю одежду. В руках наиболее ловких оказались бумажник и золотые часы…

К утру 21 ноября обстановка в Могилеве несколько нормализовалась. Крыленко удалось силами послушных ему подразделений навести порядок и организовать охрану важнейших объектов в городе и в самой Ставке. По его приказу тело Н. Н. Духонина было перенесено в здание вокзала, немного приведено в порядок и уложено в гроб. Утром следующего гроб под охраной был доставлен на вокзал и направлен для погребения в Киев.

Корнилов и другие генералы, которые во время октябрьских событий находились под стражей в Быхове, явно не понимали происходивших в стране грандиозных перемен, но они вполне справедливо считали, что всякая очередная смена власти во время войны чревата для страны и армии новыми большими потрясениями. Также они крайне негативно относились к лидерам большевиков и прежде всего к В. И. Ленину, которого считали германским шпионом и организатором солдатских волнений летом 1917 года. Поэтому не удивительно, что быховские узники приняли решение изменить ситуацию в стране путем применения вооруженной силы. Эту силу он видел в создании нов ой добровольческой белой армии, местом формирования которой определялась Область войска Донского. По вопросам организации сопротивления большевикам Корнилов, несмотря на нахождение под арестом, непрерывно переписывался с генералом М. В. Алексеевым и донским атаманом А. М. Калединым, принимал связных от повсеместно возникавших различных монархических и офицерских организаций.