— Я не знаю ничего про планы Дилана, — ответила тут же Эна. — Ну, я пойду... Малакай перегнулся назад и удержал ее за плечо.

— Последний вопрос: тебе нравится Дилан?

Эна дернула плечом, и Малакай убрал руку.

— Почему ты спрашиваешь?

Она уже знала ответ, но все же ждала, когда Малакай разомкнет сжатые губы.

— Я хочу быть уверенным, что не увожу у друга девушку.

— Ты меня не можешь у него увести. Меня дома ждет парень. И я не собираюсь ни с кем здесь встречаться.

— Правда?

Эна поразилась открытому недоверию, прозвучавшему в голосе ирландского парня. Она сунула руку в рюкзак и подставила ему под нос телефон с фотографией, на которой была запечатлена в обнимку с Джеймсом и Сабашем, подумав, что лучший друг брата не обидится на ее маленькую ложь, с учетом того, что никогда о ней не узнает. Малакай быстро провел пальцем по экрану, и Эна тут же убрала телефон: на следующей фотографии их с Джеймсом сплел за шеи питон. На солнце, ударившим им в лица, родимое пятно на щеке брата стало особенно заметным. У Эны даже зачесалась шея с ожогом, но она удержалась, чтобы не тревожить еще немного влажные волосы.

— Вы даже чем-то похожи.

Малакай отвернулся, но лишь наполовину.

— Особенно цветом кожи, — усмехнулась Эна.

— Ты действительно сейчас такая же красная, как его щека, — бросил Малакай зло, будто плюнул.

— Это Джеймс, мой брат, который умер, — Эна пыталась говорить ровно, но в груди неожиданно заклокотало. — Ты зря пролистнул первую фотографию. Мой парень второй, Сабаш.

— Этот черный? — голос Малакая впервые был таким серьезным.

— Он индус. И самый лучший друг на свете.

— А ты в нужной касте?

— Дурак!

Эна чуть не ударила дверью Эйдана, который схватил ее за руку так сильно, что не помог выйти, а выдернул из машины. Чтобы удержаться на ногах, ей даже пришлось вцепиться ему в плечо.

— Мы просто разговаривали, — перегнулся через сиденье Малакай, но Эйдан с такой силой шарахнул дверью, будто отвесил парню оплеуху.

Машина рванула с места. Эйдан дернул Эну в сторону. Как он оказался здесь? Дилан явно не успел еще добежать до дома.

— Почему Малакай уехал? И где Дилан?

На дорожке позади калитки стояла мать, и потому, как она запахнула кардиган, Эна догадалась, что та выбежала вслед за Эйданом, желая остановить его. Эна даже обрадовалась матери, потому что выражение лица Эйдана казалось диким.

— Сомневаюсь, Лора, что тебе нужны подобные гости.

Эна выкрутила руку, как ее научили на карате, и Эйдан даже опешил.

— Тебе понравилось? — остановила ее мать, когда Эна попыталась пройти мимо.

— Ты выглядишь расстроенной.

— Все было хорошо.

— Твоя последняя реплика это не подтверждала. За что ты назвала его дураком? Эйдан шагнул к ней, и Эна спряталась за спину матери.

— А нечего подслушивать!

Мать попыталась остановить дочь резким окриком «Эна», но она уже завелась и не могла говорить обычным тоном:

— Мы обсуждали индусов, и Малакай назвал их черными. Вы тут все лишены политкорректности и понятия не имеете, что такое личное пространство. Хватит лезть ко мне и к окружающим со своими советами. Я сама могу разобраться, что мне делать и с кем проводить время! И Дилана оставьте в покое, мистер Фэйерсфилд. Я видела, как вы его ударили!

— Эна!

Но она не пожелала слушать мать и побежала к двери. Пустой рюкзак хлестал по спине, как плетка, и Эна почти взлетела наверх и хлопнула дверью. Жаль, не было замка, как дома, но Эна схватила стул и подсунула под ручку.

— Только посмейте еще раз подняться ко мне в спальню или появиться во дворе!

— рычала она в дверь, хотя и знала, что Эйдан остался на улице.

Эна плюхнулась на кровать и обняла рюкзак, который тут же завибрировал, и она чуть не сломала молнию, чтобы вытащить телефон. Это было сообщение от Малакая. В одно слово: «Извини», а затем шло несколько ее фотографий. Хотелось написать: «Надеюсь, ты удалил их со своего телефона!», но она удержалась, потому что услышала, как хлопнула входная дверь, и по скрипу половиц стало ясно, что мать вернулась в дом вместе с соседом. Эна вся превратилась в слух, но ступени лестницы не скрипнули. Они прошли на кухню. Значит, будут пить чай, который мать приготовила для нее и парней. Только она не спустится. Даже интересно, как долго придется баррикадироваться в собственном доме?

— Эна, милая, пожалуйста, спустись к чаю.

Голос матери звучал предельно вежливо, что означало едва сдерживаемый гнев. Эна знала, что перешла границу дозволенного — повела себя как невоспитанная дочь. Но слишком сильные эмоции владели ей сегодня, чтобы контролировать себя перед их виновником. Очень хотелось открыть дверь и рассказать матери, как вел себя разлюбезный Эйдан перед церковью.

— Я не спущусь, — сказала Эна, даже не поднявшись с кровати.

Скрипнула ручка, но мать не потребовала отпереться и молча спустилась в кухню, откуда до слуха Эны не донеслось больше ни слова, ни шороха. Правда, она и не прислушивалась, вернувшись мыслями к пятнадцати минутам, проведенным в машине Малакая. Она стала яблоком раздора, сама того не желая. Как легко смешались карты в казалось бы дружеской игре. Можно биться о заклад, что там, у лошадей, парни делили ее, будто она хоть одному из них выказала внимание. Бить фальшивым тузом было верным ходом. Пусть и эфемерный, Сабаш неприступной стеной вырос между ней и новоявленными ухажерами. Теперь бы запереться от всего мира и отпереться лишь тогда, когда в комнату постучит отец.

Глупо мечтать о невозможном! Он ни разу не позвонил ей лично и не удосужился послать хотя бы текстовое сообщение. Случайный куцый разговор по телефону матери оставил осадок безысходности. Говорила ли мать с отцом после той ночи в саду, Эна не знала. Кажется, все, что ту теперь интересовало — это как произвести впечатление в деревне. Сегодня она вообще не напоминала женщину, потерявшую весной сына и лечащуюся от затяжной депрессии. Не могло же одно сильное рукопожатие Эйдана излечить ее быстрее вороха прописанных таблеток. И вообще, что отец Дилана делает в такой час в их доме...

Эна подошла к двери и прислушалась. Слишком тихо для чаепития. Она сняла с ручки стул и осторожно вышла на лестницу. Однако трех ступенек вниз оказалось достаточно, чтобы начать различать тихий голос Эйдана. Обычно раскатистый, он становился едва различимым лишь когда отец Дилана склонялся к самому уху. Эна даже замахала рукой перед собственным носом, гоня прочь назойливую картину со скамейкой подле церкви. То ли любопытство взяло верх, то ли ноги и вправду отказались нести ее дальше, но Эна присела на ступеньку в середине лестницы.