«Я намерен отправиться к Красному морю и перезимовать в Адене, если смогу обеспечить себя там питьевой водой и провиантом. Если же возможность обеспечения ими окажется сомнительной, я в конце мая отплыву в Ормуз» — писал Албукерки своему монарху через пару недель после падения Гоа. Если он планировал осуществить изложенный им в письме дому Мануэлу Счастливому план до приостановки мореплавания между Индией и Аравийским побережьем вследствие очередного муссона, ему оставалось на организацию управления колонии Гоа и ее обустройство не так уж много времени — не более четырех месяцев. И потому неутомимый рыцарь Ордена Сантьягу уже на третий день после возвращения города под власть Португалии, не дожидаясь завершения «зачистки» острова от остатков разбитых «турецких» отрядов, взялся за решение новых задач.

«Губернатор не дает себе никакой передышки, и потому, вместе с ним, всем и каждому приходится трудиться вдвойне и втройне» — свидетельствует Корреа, этот важнейший современник-очевидец «трудов и дней» Афонсу Албукерки. Всего за три месяца на месте снесенной старой портовой цитадели выросла новая крепость, выстроенная в европейском стиле, с каменными фундаментами и толстыми стенами, двухэтажной крытой галереей, предназначенной для установки тяжелых бомбард, и угловыми башнями, господствовавшими над городом и над рекой. Все это первоклассное фортификационное сооружение было окружено земляным валом, а вал — опоясан глубоким рвом. Городские стены Гоа были также укреплены, надстроены и усилены башнями с бойницами.

Кроме этих укреплений, Албукерки построил церковь, больницу и монетный двор. Он не скрывал своей радости по поводу такого игравшего ему на руку счастливого обстоятельства, как наличие на острове многочисленных каменоломен. Неплохим источником строительных материалов стало также мусульманское кладбище, а из имевшихся в изобилии устричных раковин было налажено производство извести. При этом, как в свое время — в Ормузе, всем португальцам, включая самых гордых из фидалгу, пришлось принимать участие в строительных работах под умелым руководством двадцати каменщиков-профессионалов, отыскавшихся среди солдат португальских «орденанс».

Поначалу Тиможа, как и до временного ухода Албукерки из Гоа, занимал должность танадара, на этот раз — единственного (ведь в Гоа больше не осталось мусульман). Однако у него, вознесенного судьбой и милостью дома Афонсу, на такую высоту, началось, так сказать, «головокружение от успехов». Он стал тиранить и своих единоверцев-индусов (видимо, за неимением мусульман, которых тиранил прежде). Не выдержав его тиранств, индусы обратились с жалобою к Албукерки, умоляя его заменить зарвавшегося Тиможу другим своим единоверцем, по имени Мел Рау[73] (видимо — Рао), родственником раджи Онура, высокообразованным индусом, пользовавшимся всеобщими любовью и уважением народа. Дом Афонсу пошел им навстречу, сняв Тиможу с поста танадара. Старый пират сначала был крайне недоволен лишением доходного места. Но, поскольку губернатор назначил его не конюхом или ночным сторожем, а казначеем, заведующим взимаемыми новым танадаром Мел Рау податями и таможенными пошлинами, Тиможа скоро утешился, вне всякого сомнения, сумев обратить и этот поворот в своей судьбе себе на пользу.

Жители Гоа были вполне довольны своим жребием. Платить им приходилось меньше, чем под властью Идалкана. Стал нарастать поток мигрантов, переселявшихся, в поисках лучшей жизни, на остров Гоа с материка. Однако же чрезмерное увеличение числа переселенцев не входило в планы Албукерки. По его замыслу, город Гоа, в отличие от Каннанури и Кочина — португальских военно-морских баз и торговых точек на чужой, не португальской, территории — должен был превратиться в колонию Португалии, с постоянным португальским населением — своего рода маленькую Португалию в Азии. Для этого португальцам было необходимо обзавестись семьями. Поскольку же в те времена вряд ли нашлась бы хоть одна европейская женщина, согласная добровольно перелиться в далекую Индию, пришлось обзаводиться невестами на месте.

И Албукерки приказал выставить на всеобщее обозрение пребывавших дотоле в строгой изоляции магометанок, из-за которых был вздернут на рею несчастный Руй Диаш, вкупе с красавцами из гаремов вельмож Идалкана. В скором времени стали являться, с несколько смущенным выражением лиц, первые решившиеся на женитьбу португальцы, выбиравшие невест себе по вкусу. Губернатор одаривал каждую пару новобрачных домом с необходимой утварью и участком земли. Женихи, владевшие каким-либо ремеслом, получали вдобавок соответствующие инструменты, а неискусные в ремеслах — направлялись на обучение к искусным. Как говорится: «Не умеешь — научим, не захочешь — заставим». Поскольку дом Афонсу считал особенно важным наличие пекарен (вне всякого сомнения, прежде всего — для бесперебойного снабжения своего флота хлебом), особенно многих женихов и молодых мужей стали обучать ремеслу хлебопека. Но, кроме мастерских по обучения хлебопечению, вскоре появилось немало столярных, плотницких, портняжных и сапожных мастерских, цирюлен и таверн. Так Гоа стал мало-помалу превращаться из чисто азиатского в смешанный, индийско-европейский город.

Хотя сам губернатор португальской Индии и продолжал свято блюсти свой орденский обет безбрачия, он активно способствовал заключению все новых брачных союзов, проявляя по отношению к новобрачным верх любезности (напоминая этим поведение нашего царя Петра Великого в основанном им граде-«парадизе» на Неве). Так, если кто-либо из этих новобрачных приводил свою молодую супругу в церковь, Албукерки отнюдь не считал для себя зазорным галантно предложить ей руку и подвести ее к церковной скамье[74], как если бы имел дело со знатной дамой в дворцовой церкви короля Мануэла Счастливого. Губернатор нередко посещал новобрачных на дому, всякий раз радуя их каким-либо практичным подарком, полезным в домашнем хозяйстве. Но горе было легкомысленным повесам, донжуанам, вздумавшим гоняться за чужими женами! Такие беспощадно высылались из Гоа, в пример и назидание другим.

По прошествии всего двух месяцев число браков, заключенных с благословения дома Афонсу (возможно, подражавшего своему кумиру Александру Великому, также всемерно поощрявшему браки между своими воинами и персиянками), перевалило за сотню. Впрочем, нам с Вами, уважаемый читатель, не следует слишком обольщаться насчет широты взглядов дома Афонсу по матримониальному вопросу. Как ни печально это констатировать, но губернатор португальской Индии тщательно следил за тем, чтоб внешний вид невест соответствовал тогдашним европейским представлениям о женской красоте. И категорически отказывал своим португальцам в праве сочетаться законным браком с туземными женщинами из Гоа.

«Я всегда был против вступления моих людей в брак с темными (так! — В.А.) и порочными бабами (так! — В.А.) Малабарского побережья» — писал Албукерки дому Мануэлу. «В отличие от них, все бывшие магометанки (на которых дом Афонсу позволял своим людям жениться — В.А.) — светлого цвета (так! — В.А.), целомудренны, ведут скромный образ жизни. Сказанное относится также к женам и дочерям брахманов (высшей, священнической, касты в традиционном индуистском обществе — В.А.). Поэтому взятая в плен белая (женщина — В.А.) никогда не выставляется на продажу и не освобождается за выкуп, но отдается в жены порядочному человеку (из числа португальцев — В.А.), желающему жениться (о том, желает ли упомянутая белая женщина выйти замуж за этого порядочного человека или вообще за кого бы то ни было, в письме — увы! — и речи нет — В.А.)».