– Я знаю, это построили римляне!

– Верно, – кивнул Ангус и придержал мальчика за пояс, чтобы тот не соскользнул с лошади. – Говорят, в этом доме раньше был бордель.

– А что это?

– Публичный дом.

– Что?

Мужчины расхохотались.

– Не беспокойся, через несколько лет и ты узнаешь, чем занимаются в таких домах! – крикнул Сверри.

Ангус начал описывать мозаику, которая, по его словам, находилась среди развалин. Когда он закончил рассказывать об одеждах изображенных на ней женщин, вернее об их отсутствии, Ариен начал догадываться, что такое публичный дом. Мальчик покраснел и опустил глаза; Руна отметила, что Роуэн тоже отводит взгляд в сторону. Она и сама не знала, смеяться ей или сердиться.

– В крепости Дэнстон тоже есть мозаика, – продолжил Ангус. – Но на ней изображены лишь сцены охоты. Лорд Маккалум выкупил ее у одного епископа, а тот в свою очередь получил эту мозаику в подарок от человека, который откопал ее в своих землях. За это, как я слышал, ему отпустили все грехи. Маккалум же отдал за мозаику три деревни и приказал вставить ее в стену одной из комнат крепости.

Благодаря болтовне время проходило быстрее.

– Здесь мы можем переночевать, – сказал Ангус через несколько часов, когда перед ними показался крестьянский двор.

Начинало смеркаться.

Руна обрадовалась. Ее ноги ныли от бега. Кроме того, она заметила, что Ариен притих. Когда Ангус передал его на руки Роуэна, мальчик закашлялся. Шотландец соскочил с коня и вместе с Бальдвином отправился к крестьянину, который вышел на порог своего дома и недружелюбно уставился на чужеземцев.

Роуэн осторожно поставил Ариена на землю. Мальчик, широко расставляя ноги, зашагал к низенькому дому.

– Тебе поможет мазь из жира и календулы. С медом. – Роуэн покачал головой, направляясь следом за Ариеном. – Неужели ты не заметил, что седло тебе трет?

– Заметил… немножко. Но я не думал, что это так серьезно.

Ариен закусил губу. Было видно, что он старается переносить боль стойко, без вздохов и стонов. Руна заметила слезы, притаившиеся в уголках его глаз. Сверри и Халльвардр подбадривающе похлопали мальчика по плечу, после чего он заявил, что все не так уж плохо.

– Мой дом очень маленький! Мы с семьей и сами-то едва здесь помещаемся! – крикнул крестьянин.

Он по-прежнему стоял на пороге, выпятив грудь, и хорохорился, хотя был таким же низкорослым, как и паромщик.

– Крепкий орешек, – пробормотал Ингварр, и воины за его спиной рассмеялись.

Курица с кудахтаньем пробежала между ног крестьянина; за ней на порог выскочил худой грязный пес. Мужчина ловко схватил его за ошейник.

– И этот… – он показал рукой на Роуэна, – разговаривает как англичанин. Его я точно не приму.

Ангус глубоко вдохнул.

– Лорд Маккалум…

– Граф слишком далеко!

– Эй ты, негодник, посмотри на небо, сейчас польет как из ведра! Отодвинься и пропусти нас внутрь! – разозлился Ангус.

– И не подумаю!

Шотландский оруженосец был вне себя от гнева из-за того, что такой маленький человек отказывается ему подчиняться. Пальцы Ангуса обхватили рукоять меча.

– Ну что ж, дружочек…

– Подожди!

Роуэн поспешил к спорящим мужчинам. Крестьянин вытянулся, силясь казаться выше, но и теперь выглядел не крепче тростинки на ветру, однако, по всей видимости, был готов скорее умереть на пороге, чем пропустить незнакомцев внутрь. За ним в полумраке Руна заметила бледное, испуганное женское лицо.

– В мой дом не войдет ни один англичанин! – решительно заявил крестьянин.

– Я в первую очередь бедный рыцарь Христа и Храма Соломона, – серьезно, почти торжественно произнес Роуэн. – И именем Бога прошу тебя о гостеприимстве.

– Хочешь сказать, что ты тамплиер? Приютить тамплиера – долг каждого христианина. Но ты не можешь…

Роуэн закатил рукав туники до самого плеча, обнажив необычный красный крест.

Крестьянин изменился в лице. В конце концов он все-таки смог закрыть отвисшую челюсть и, к удивлению Руны, низко поклонился.

– Простите меня, сударь! Я и подумать не мог… Простите! Помолитесь за меня!

– Помолюсь. – Роуэн положил руку на тощее плечо мужчины.

Крестьянин снова выпрямился, хлопнул пса по спине, чтобы тот убрался, и отступил в сторону.

– У меня это в голове не укладывается, – пробормотал Ингварр, выступая перед Руной, чтобы пройти вслед за Роуэном. – Я долго ждал, когда ты принесешь нам хоть какую-то пользу, и уже отчаялся дождаться этого дня.

Мужчины один за другим входили в дом. Крестьянин вышел на улицу, чтобы позаботиться о лошади Ангуса. Его жена и трое детей робко жались в углу, поглядывая на дюжину крепких воинов. Роуэн уверил их, что бояться нечего. Мужчины собирались переночевать в хлеву.

Дождь застучал по деревянной крыше. Руна радовалась тому, что наконец-то сидит у потрескивающего пламени очага. Крестьянка только что заметила девушку и вздохнула с облегчением. Кажется, присутствие Руны успокоило шотландку: среди дикарей была женщина, значит, все не так уж плохо. Дети принесли гостям сыр, хозяйка наполнила кружки элем и пивом, а миски – ячменной кашей из котелка. Мужчины расселись на двух скамейках и устланном соломой полу и принялись утолять голод. Ариен предпочел есть стоя.

После ужина Роуэн попросил крестьянку приготовить мазь. Календулы у нее не нашлось, но было много других сушеных трав, пучки которых Роуэн перебирал ловкими пальцами. Ариен с любопытством смотрел на него и слушал о целебных свойствах этих растений. Казалось, мальчик уже забыл, зачем они понадобились тамплиеру. Сердце Руны забилось чаще, когда она увидела, что ее брат не отрывает взгляда от губ Роуэна.

«Какие же они красивые!» – со вздохом подумала девушка.

Викинги быстро разошлись: все устали и хотели спать. Руну и Ариена уложили на чердаке. Хозяева дома скрылись в боковой комнатке. Остальные улеглись в хлеву или отправились на ночное дежурство. Сверри и Халльвардр решили спать на улице, в доме им казалось слишком жарко. Ради ночной прохлады они готовы были даже промокнуть под дождем. А Роуэн? Руна не знала, где он. Вероятно, тоже устроился на сене в хлеву.

Девушка приготовила для себя и для Ариена два мешка с соломой и начала осматривать одеяла. К счастью, ни вшей, ни клопов на них не было. Слава Фрейе! Шотландка даже дала им латунную лампу, чтобы они смогли улечься поудобнее. Вероятно, это была самая большая драгоценность, которой обладали эти крестьяне. Руна задумалась, не отдать ли женщине свой кулон. Вот только зачем он ей? Вряд ли крестьяне смогут его продать; скорее всего, их обвинят в краже. Сарацинский кинжал тоже был слишком дорогим, и Руна успела к нему привыкнуть. Завтра она попросит у Сверри оставить крестьянам один из его простых и практичных ножей. Они наверняка оценят такой подарок.